Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Но справлюсь ли я, — засомневался Макухин. — Давно было…
— Что за нытье? — поднял брови и сморщил лоб Павел Александрович. — Выполняй, раз мы тебе всем обществом поручаем…
— В колхозе полуторка была, а тут сразу… трехтонка… ЗИС!
— Ерунда, руль, чтоб ты знал, и там, и там круглый, и педаль газа та же, была бы нога, чтобы давить, а у тебя обе ноги в полном порядке… Давай, гони автомобиль, а то ненароком фашисты сюда нагрянут, вот тогда будет тебе Мишка Хрюкин!.. Наверняка немцы уже едут сюда, посмотреть, что натворили их ястребы и другие виды пернатых хищников…
Макухин, обливаясь потом и отчаянно крутя баранку, задним ходом подминая кусты и ломая тонкие деревца, с трудом подогнал автомашину к сорокапятке, которую тут же прицепили на крючок. В кузов бережно уложили раненого лейтенанта, не забыли снаряды, а на ящики, где они находились, уселась вся группа. Осташенков примостился рядом с Макухиным, чтобы поддерживать морально и в приказном порядке, и дал команду:
— Жми на газ, но осторожно, отнимай ногу от педали тихо, не дрова повезешь… Куда на тормоз жмешь!.. На газ, говорю тебе… Макуха, мать твою…
Машина нервно дернулась несколько раз и наконец плавно тронулась с места.
— А куда ехать-то? — внимательно вглядываясь в лес, спросил Макухин, зубы его от напряжения отстукивали мелкую дробь.
— Думаешь, я знаю? Туда, — ткнул Павел Александрович пальцем в смотровое стекло. — Пока прямо, а там куда выведет…
Трехтонка, натужно урча, выползла на более-менее заметную дорогу, вдоль которой часовыми выстроились деревья. Павел Александрович вдруг приоткрыл дверцу кабины, выглянул наружу и крикнул, оборачиваясь назад:
— Коржиков, смотри, чтобы орудие не отцепилось, иначе голову сниму, понял?
— Смотрю, — ответил тот, крепко вцепившись в задний борт кузова.
XIII
В августе ночи становятся заметно и длиннее, и прохладнее, особенно перед рассветом. Виктор, обдуваемый свежим ветерком, поеживался в коляске, в отличие от лейтенанта, которого спасала кожаная куртка летчика, и с надеждой дождаться тепла наблюдал, как на востоке стала возникать расплывчатая, светлая по сравнению с темным ночным небом синева утренней зари со сверкающим алмазом Венеры на лбу. Мотоцикл несколько раз чихнул и остановился, горячий и уставший. Алексей сердито ударил ногой по педали стартера: никакой реакции со стороны двигателя, немецкая железная тварь хранила гробовое молчание.
— Все! — Привалов снял фуражку помахал ею вместо веера на лицо.
— Поломался мотоцикл? — спросил разочарованный Виктор.
— Не знаю, стоит как вкопанный… Стоп! — вдруг воскликнул Алексей. — Что я чепуху мелю, бензин кончился… конечно, весь до капли… Черт! — Он слез с сиденья и обошел мотоцикл кругом. — Надеюсь, нас не видели — это хорошо, но, несомненно, слышали — это плохо… Утром рванут по следу, в этом я больше чем уверен, и нам не скрыться: тот лес далеко, — кивнул он в сторону, откуда приехали, — а другого пока не видно… Нет, впереди темнеет узкая полоска, но что это?… Развиднеется — определим… А в поле мы будем как на ладони, и бинокль не понадобится. … Вот такие пироги, товарищ Виктор! — И летчик тихо, но мрачно, с надрывом в голосе запел: — Это будет наш последний и решительный бой, с Интернационалом… A-а, все вранье, — вдруг прервал он песню, — вранье, говорю, про Интернационал… Это мы готовы были в восторге лизать любому иностранцу зад, похвали он только нашу революцию и советскую власть… Война показывает всю вшивость этого интернационализма. … Вот немцы, казалось бы, самые что ни на есть интернационалисты, они в основном породили эту идею, и Маркс и Энгельс их кровей… Но как безжалостно они расстреливают, с каким удовольствием вешают нашего брата, да еще и фотографируются рядом с повешенными и посылают эти карточки домой на память… Цивилизация, мать ее! — Крепко ругнувшись, он открыл багажник, на крышке которого крепилось запасное колесо, с минуту возился в темноте и вдруг неожиданно и для себя, и для Виктора вскрикнул радостно и громко: — Ура! Мы спасены!.. Точнее, пока отсрочили опасность быть зверьем для охотников! — В багажнике Алексей обнаружил небольшую канистру с бензином. — Вот спасибо вам, товарищи фрицы, запаслись горючим…
Виктор открыл крышку бензобака, и Алексей вылил в круглое отверстие содержимое канистры, потом хотел кинуть ее подальше за ненадобностью, но раздумал и снова уложил в багажник.
— Нельзя подсказывать фашистам, что именно в этом месте у нас опустел бензобак, — размышлял лейтенант. — Про вместимость канистры они, педанты, уж точно знают, известно им и сколько жрет горючего эта трехколесная тварь, поэтому до метра могут вычислить, сколько километров еще мы можем проехать, и определить координаты нашего местонахождения. Математику, брат, не обшибешь!
Мотоцикл вновь завелся и послушно, с новой силой помчался, легко подпрыгивая на небольших мягких кочках и пыля в неизвестность. Рассвет неодолимо, рассеивая тьму, разгорался над горизонтом. Высокие тонкие облака, похожие на широкие крылья гигантских фантастических птиц, уже впитывали в себя далекие лучи восходящего, но еще невидимого солнца и постепенно сначала становились желтыми, затем принимали алый, ярко-красный, светло-красный и, наконец, золотистый цвета. Заметно потянуло влажной свежестью. Виктор первым заметил, что дорога, по которой они ехали, тянулась почти параллельно с незнакомой и неширокой речкой.
— Река, Алексей Иванович! — стараясь быть услышанным, прокричал Виктор.
И Алексей заглушил мотор. Они остановились метрах десяти от берега, молча и дружно зевая: очень хотелось спать.
— Умоемся и сон отстанет, — Алексей первым спустился к воде.
Речка с еле слышимым плеском не торопясь катила свою зыбь вдоль поросших редкими кустами ракиты и камыша невысоких берегов. Иногда из воды выпрыгивала, сверкая серебром, рыба, то ли охотясь за мошкорой, клубившейся над плесом, то ли спасаясь от хищных окуней и щук, и с более сильным плеском падала обратно в воду, нарушая раннюю тишину. В прибрежном камыше, шелестя, проснулся легкий ветерок. Полупрозрачный белесый туман холстом покрывал русло речки. На миг Алексею показалось, что нет никакой войны, а немцы просто-напросто приснились в кошмарном сне, который, правда, не предрекал ему удачи. Первый пронзительно-яркий луч, сорвавшийся с еще красного чела показавшегося из-за горизонта солнца, упал на речную гладь, и ветерок тут же раскрошил его на мелкой зыби на тысячи поблескивающих осколков. Казалось, речка смеялась, радуясь летнему теплому утру.
— При
