Обагренная кровью - Николай Ильинский
Несколько человек из группы твердо держались рядом с Павлом Александровичем Осташенковым. Своим добрым, мягким характером, рассудительностью и смекалитостью он, как магнит, притягивал к себе брошенных на произвол судьбы людей, для которых в Красной армии не нашлось ни одежды, ни питания, ни оружия, ни даже обычной солдатской шеренги.
— Хоть ты из прутьев копья делай, как наши предки, и гни ольшину для лука, — горевал Павел Александрович. — С голыми руками на фашиста не пойдешь, который увешен автоматами и прячется за броней танков…
— У меня ременный пояс в штанах, могу его приспособить для метания глудок засохшего чернозема, потому что камней здесь нет, авось танк и подобью, — язвил давно не бритый и потому с густой щетиной на впалых щеках, все больше похожий на скелет от недоедания Григорий Коржиков.
Все горько рассмеялись.
— Не получится, без ремня у тебя то, что называется штанами, спадет, — поглядел с насмешкой на Коржикова коренастый, с круглым лицом и вздернутым кверху носом Кирилл Макухин.
— А что! — поднялся с гнилого ствола ясеня одеждой и лицом похожий на бурлака с картины Репина Влас Чугунков, у которого одна штанина была белая, а другая, родная, черная; одну калошу он так порвал, что для штопанья она уже не годилась, поэтому он заменил ее калошей от подштанников. — Покажет Коржиков свое хозяйство, сверкнет костлявой задницей, и гитлеровцы дадут деру, подумают, что это сама смерть с такой страшной рожей к ним явилась…
— Ну ты, Чугун, не ври! — обиделся Коржиков. — У тебя самого… эта рожа… сантиметров десять в поперечнике…
— Ничего, смеялся Осташенков, — раз шутите, стало быть, не все пропало. — Затем он задумался, прикидывая что-то в уме: — Смех смехом, ребята, а идти, чтоб вы знали, надо…
— А куда?!
— Куда, куда — вперед! — поднял голову Осташенков.
— Там же только что самолеты небо утюжили и землю, как свиньи носом, бомбами, небось, всю изрыли!
— Но теперь улетели же… Тихо!
— Может, на том месте теперь немцы, а мы: здрасьте, примите нас, мы давно не жрамши…
— Я лично в пасть к фашистам лезть не намерен, — возразил Осташенков. — Учуем немцев — сделаем крюк, разве мы так уже не поступали? Другого пути не вижу: двигаться на север или на юг смысла нет, в лапы оккупантов угодим, как пить дать. Остается, чтоб вы знали, один вариант: идти на восток, за линию фронта…
— Ты у нас, Павел Александрович, вроде Суворова, — заметил Коржиков.
— Суворов не Суворов, а я так понимаю наше положение… Да и этих… как их… Альпов здесь нету — лес да поле и наша воля… Во! Я уже стихами заговорил, — усмехнулся он. — Ну, как?
Люди мялись. Не все вняли совету Павла Александровича, большая часть группы решила еще подумать, как поступить дальше. Некоторые в объятьях паники и неуверенности втайне лелеяли мечту податься восвояси, если их местность уже оккупирована немцами, отсидеться на печи трудное время, а там видно будет.
— Я вам не командир, приказывать не могу, — сказал таким на прощанье Павел Александрович. — Митингуйте, голосуйте, принимайте решение, но смотрите, не ошибитесь!..
Лишь несколько человек пошли за Осташенковым. Двигались они крайне осторожно, прислушиваясь и приглядываясь к каждому дереву, к каждому кусту орешника, который был в изобилии в этих местах. Фашисты хотя и науськали свою авиацию на эту часть леса, однако пехоту, прежде всего механизированную, ввести сюда пока не успели или пока еще побаивались. Во всяком случае не было гитлеровцев и на пятачке, на который они сбросили столько бомб. Группа Осташенкова увидела ужасающую картину: много погибших красноармейцев лежало между деревьями, тоже покалеченными — с отбитыми ветвями и израненными стволами, там и сям валялись покореженные пушки, убитые кони. Лишь в одном месте обнаружили неповрежденную сорокапятку, замаскированную под деревьями так, что сверху немецким летчикам она была незаметна. Осташенков (откуда у него взялись силы?) стремительно подбежал к пушке, внимательно осмотрел ее, буквально ощупывая каждый сантиметр ствола, затвора и разговаривая с нею, как с живым существом.
— Миленькая, целехонькая, — по-детски радовался он, — сорокапяточка ты моя родненькая, как же я по тебе, чтоб ты знала, соскучился, — продолжал он ласково гладить ствол пушки заскорузлыми ладонями, а собравшимся вокруг и с интересом наблюдавшим за этой необычной встречей объяснял: — На действительной службе в Красной армии, чтоб вы знали, я изучал эту матчасть и не раз стрелял из нее… Мой ВУС — командир орудия, я сержант! — не без гордости добавил он. — Сержантом и демобилизован из армии…
— А вот и ящики со снарядами, — Коржиков обнаружил их под развесистым дубом в пяти метрах от орудия.
— Снаряды! — воскликнул Осташенков. — Это же то, что нам и нужно, Коржиков!
— Что ж мы, на себе ее потащим? — усомнился Чугунков, прикидывая на глаз, сколько весит сорокапятка.
— По-твоему, ее надо бросить здесь? — поднял брови Павел Александрович. — Это вещь казенная, Влас, дорогая, в бою очень полезная, танк запросто может остановить, только прицелься хорошенько… А оставь ее немцам, они же нас из нее примутся расстреливать… Нас из нашей же пушки!.. Представляешь?… В общем, надо будет — потащим на себе, другого пути не вижу, вы откажетесь — один потащу!
— Ты такое скажешь, Александрович, — на голову не напялишь, — почесал спину о ствол дуба Чугунков.
— Дело говорю!.. А вы, ребята, запасайтесь оружием, подбирайте винтовки, которые остались целы, вон даже ППШ валяется под кустом… Не забудьте подобрать патроны!.. Да и похоронить погибших по-человечески надо! — А увидев, что один из его группы держит в руках гимнастерку, сурово предупредил: — А вот этого как раз и не стоит делать… С погибшего гимнастерку снял!
— Ничуть, — возразил тот и как-то испуганно поглядел на гимнастерку, — она на нижней ветки дуба висела… Может, кто снял, жарко стало, но надеть не успел, погиб…
— Нельзя обижать мертвых, — уже мягче сказал Осташенков. — Что-что, а право быть похороненными в совеем обмундировании они заслужили, чтоб вы знали… Ройте могилы, копать землю нам не привыкать!..
Хоронили павших на полянках, подальше от деревьев, ибо корни их мешали рыть могилы. Не у всех, кого хоронили, имелись документы, удостоверявшие личность, а те, которые были, Павел Александрович бережно складывал в найденный тут же плоский командирский планшет.
— Доберемся
