Пишущая машинка. Рассказы - Михаил Сергеевич Максимов

А мой близнец за дверью ещё крепче держит ручку.

Хихикает так не по-доброму.

Не выдерживаю, отхожу и с разбега плечом выношу дверь.

Так, что дверь с петель.

И вот смотрю на себя, будто в зеркало.

А мой двойник… или брат… или кто он мне там, говорит ехидно:

– И что? Открыл? А дальше-то куда? Здесь нет ничего! Кладовка.

А я ему:

– Я вообще-то за огурцами.

Беру банку и выхожу. Даже выбегаю. В ужасе от того, что этот ублюдок будет мне ещё указывать куда ходить и что делать в жизни.

Не сегодня.

Часы

Наступает такой момент, когда человек решает разобрать старые вещи. Они копятся годами, в кладовке, на балконе, на антресолях. Вроде и нужные, когда-нибудь пригодятся, либо просто хранят какие-то воспоминания в себе.

Так я, во время уборки в кладовке обнаружил старый семейный фотоальбом. Тяжелый, в синем бархате с металлическими вставками на углах. Как-то мама мне его отдала, во время очередного переезда – так и остался. Отряхнув альбом от пыли, я погрузился в изучение фотографий: молодые и не очень, знакомые и малознакомые лица людей, всё тонуло в черно-белом оттенке истории моей семьи. Кот тоже с интересом заглянул в альбом, недовольно чихнул и ушел на кухню просить еды. Отложив альбом насыпал ему свежего корма, поменял воду и вернулся к табурету у кладовки. Альбома не было.

Ещё раз восстановил события в памяти перед походом на кухню, нет, точно, оставил его открытым на табурете. Проверил кладовку, коридор и только в зале обнаружил альбом на диване. Всё-таки сам его принес и забыл. Продолжил листать и на очередном снимке увидел папу. На ней отец сидел в коридоре, возле такой же кладовки на табурете и смотрел фотоальбом. Что за чертовщина. Выбежал в коридор и начал сравнивать – даже табурет стоял там, где был на фотографии. Десять минут назад я сам сидел в такой же позе.

Я оцепенел. Холодок пробежал по телу от самых пяток и остановился где-то в затылке. Папа никогда не был в этой квартире. Когда я сюда переехал его уже не было в живых. Конечно советская типовая планировка могла быть одинаковой, но даже обои и люстра были как на снимке. Папе на фотографии было примерно лет 30—35, как и мне сейчас. Что здесь происходит? Я схожу сума?

Кот вернулся из кухни, запрыгнул на табурет и свернулся калачиком. Перелистнул альбом и на следующем снимке увидел папу уже на диване в зале, с альбомом в руках. Сравнил фотографии и обстановку и обнаружил полное сходство, за исключением одного – на фото не было ковра на полу, и одна из деревянных половиц была сдвинута в сторону, там что-то блестело. Положил аккуратно альбом, убрал ковер и потянул за половицу. Она со скрипом, но достаточно легко отошла в сторону. Внизу блестели наручные часы. Дрожащими руками доставал их – старые, похоже серебряные, без следов ржавчины. На обороте надпись – «Любимому мужу, Никонорову Михаилу». Это же часы моего дедушки!

Никогда его не видел, он умер ещё до моего рождения, воевал. Вернулся в кладовку – на одной из полок лежали документы на квартиру, в том числе старая домовая книга, судорожно перелистывал пока не нашел – в 50-х годах в этой квартире жили мои бабушка и дедушка. Как такое возможно? Я этого не знал, и никто не рассказывал мне об этом.

Вернулся к альбому и переплеснул ещё страницу – на ней ещё молодой дедушка на фоне книжного стеллажа обнимает папу-мальчика, у которого на руках дедушкины часы. Они улыбаются. Больше фото в альбоме не было.

Я отложил альбом. Взял в руки часы, попробовал завести и чудо! Раздалось мерное тиканье и стрелка часов продолжила отсчет времени спустя много лет. Надел их на руку и вспомнил всех: папу, маму, дедушек и бабушек и тоже невольно улыбнулся от теплых воспоминаний. В этот день старых вещей я больше не разбирал.

Сон первых китов

В синей-синей синеве,

В темной-темной глубине,

В самой глубокой и темной воде, на дне,

Огромному и старому киту снился сон:

В этом сне

На самом дне

Кит был не китом, а чем-то другим.

Вместо плавников – ноги,

Вместо брюха – тело,

Вместо рта и маленьких глаз —

Голова, уши и бесполезный нос.

Глупый сон, подумал кит.

Глупый кит, подумал человек и снова уснул.

Так сон первых китов превратился в сон первых людей.

Инструкция по пробуждению

Мы просыпаемся и пытаемся отринуть сон. Принять реальность кухни.

Горячий кофе или чай – неважно.

Отринуть сон. На ногах тапки, в ногах кошка, ласковая по утрам, она-то думала, что ночью мы умерли.

И вы живы, и вся ваша живость в этих движениях, в каждом – в чистке зубов, в хождении в трусах, в лицезрении любимой, спящей укутавшись в одеяло.

Начинаешь создавать человека.

Движения осмысленней, руки четче реагируют на сигналы мозга, ноги ходят взад-вперед, изображая осмысленность.

Новости лучше не включать, не читать, не знать, не верить в Иисуса, не быть тем дураком, который в политике, в религии, в болезнях и даже во внутреннем диалоге с самим собой наживает себе врагов.

Зачем расчленять себя? За несколько таких дней можно будет свихнуться.

Итак, не ругаемся с самим собой.

Отрицаем сон, отвергаем его, просыпаемся, умываемся, одеваемся, отключаемся. И в путь.

Дверь нараспашку, дверь закрыть, два этажа вниз – и вот день.

Плыть и не тонуть, ведь на наших кораблях пиратские флаги.

Скерс

Ни слов, ни снов. В голове чехарда из сломанных стульев, сбежавшего молока, скрипучей двери туалета, мигающего света в спальне, недочитанной книги, запаха угля в разгоревшейся печи с пропавшим борщом в кастрюле, вечного покоя и занавешенных зеркал. И все вместе. И ничего.

В доме пусто – без матери и отца. Приходят квитанции на их фамилии, и на мою, ведь это уже мое. Читаю и не понимаю: людей нет, счета есть. Плата за смерть.

Ни слов, ни снов, ничего.

Докуриваю бычок, отвратительно, невкусно, но от этой отвратительности только лучше. И вроде день солнечный, и шторы не хочется закрывать. И тепло такое неуместное, вроде как приятное, но нет. Пусто.

Ни слов, ни снов, в голове бурлит смесь из не опущенных огурцов в банках, дыры погреба, скулящей собаки, не выключенного телевизора, открытого окна на зимнее проветривание. Холод и запах снега. И все вместе, и ничего.

Жду снов, жду слов, которые ещё придется сказать. А пока тишина.

Тихо, тихо, тихо, тишина. Поёт Дельфин из колонок.

Звенящие провода

Туман над рекой.

Иней на окне, дом на пустыре.

Трамвай металлической птицей летит сквозь морозный воздух.

Человек курит на остановке, рукам зябко – растирает.

Бегут дети, за ними бежит время.

Соседи сверху катают шары по полу, соседи сбоку молчат, соседей снизу не существует.

Соседи, люди, город – всё крутится, всё перемешано в одной снежной куче.

Снег кружится, кружится, летает – фон из радио. Радио ещё существует, звук в бесконечном эфире, летит в космос и исчезает.

Иней на окне – прикладываешь пальцы, остаются отпечатки, проталины. Весной они исчезнут, а холод на пальцах останется.

Человек докурил на остановке, никого и ничего не дождался, ушел. Только цепочка следов на новом снегу.

Трамвай металлической птицей летит в завтра.

Я помню

Я помню этот стук колёс об металлические бесконечные полосы. Линия за линией. Заснеженные поля во мраке. Лесополосы. Изредка свет в окне одинокого дома. В такой час. В такой час ты либо спишь, либо занимаешься какой-то херней. Смотришь телевизор, играешь в косынку, убиваешь детей. Все на что способен.

А в фильме на экране охотник погоняет собак. Гончие несутся, счастливые, быстрые, искренние. В своём длительном забеге они побеждают саму реальность. Кто из этих охотников спешится и сможет обогнать собаку? Почуять след за двести метров? Остановиться у ручья и оценить