Пишущая машинка. Рассказы - Михаил Сергеевич Максимов
Слова… глыба, мандарин, взрывы, солнце, поезда, суббота. Их семь! Но эти слова я напечатал, слепил из букв и добавил другие. Иони плывут. Плывут…
как листок в весеннем ручье…
как секундная стрелка на часах…
как облака на зимнем небе…
плывут, плывут, плывут…
Стук
Третий час ночи, слышен звук —
тут-тук-тук, тук-тук-тук.
Потолок? Нет. Стена слева от кровати? Нет.
Тук-тук-тук.
Птица в окно? Но нет, где-то совсем рядом.
Тук-тук-тук.
Боже мой…
Боже мой!
Это под кроватью.
Туктуктуктуктуктук!!!
Трясет внутри, холод мерзкий, скользкий, пижама промокла, может, я сплю?
ТУК-ТУК-ТУК, ТУК-ТУК-ТУК
Щипаю себя больно, сон не уходит, поворачиваюсь набок, свисаю с кровати.
Страшно, но хочу знать, что это…
ТУК-ТУК-ТУК
ТУК-ТУК-ТУК
тук
тук
Под кроватью она
Сидит.
И стучит принесенной игрушечной мышью о ножкукровати.
Кошка.
Забираю этот теплый комок шерсти себе под одеяло. Успокаиваюсь. Она урчит.
Становится так спокойно. Вот дурак, думаю про себя, напугался своей же кошки.
Почти засыпаю…
тут-тук-тук, тук-тук-тук (опять под кроватью)
тут-тук-тук, тук-тук-тук (а это моё сердце)
У меня
Никогда не было кошки.
А то, что так сладко урчало в руках, начинает шипеть.
Шипеть, как не умеет ни одна кошка.
Хватит!
Хватит стучать!
Хватит шипеть!
Дай мне уснуть или проснуться!
Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук,
Тук-тук-тук, тук-тук-тук,
Тук-тук, тук-тук
Тук-тук-тук,
Тук-тук
Тук.
Работал
Работал он на железной дороге. Обходчиком.
Молоточком стучал по рельсами шпалам. И летом, и зимой. А где на стук нехорошо так отзывалось, противно или противоестественно – ставил метку. Желтую, если жизнь ещё теплилась в дороге, но угасала с каждым новым поездом. Красную, если стоило поменять рельсу или шпалу, и сделать это быстро.
Желтая.
Красная.
Красная.
Желтая, желтая, красная, желтая…
А когда жена заболела, ему сразу стало понятно, что красная. Предчувствие что ли.
А когда умерла, цветов нужных для оценки не оказалось и добавил он черного.
После него ремонтная бригада, проходя по путям, только черные метки и видела. И не понятно было им, что с дорогой делать, не знали такого цвета. Поэтому меняли рельсы и шпалы на новые, без разбора.
А он поменять уже ничего не мог.
Но продолжал, каждый день, стучать по рельсам и шпалам, и летом, и зимой. В надежде, что к нему снова вернутся цвета.
В тени
В тени высокого и…
Нет, не так.
В тени высокого дуба, листвой которого можно было укрыться от палящего зноя и от дождя.
В тени высокого и старого дуба, настолько старого, что он помнил сны первых людей и китов.
Настолько старого, что в веренице снов, в их бесконечности – он видел саму историю.
Так вот.
В этой тени дуба жил – никто.
Нет, опять не так.
Не в смысле жил, тут всё верно. Жил – некто.
Черная шляпа, пальто, трубка и дым из неё.
Некто любил разговоры ни о чём. Ещё любил дешевый виски, диски с Дитером Боленом и семью на старом черно-белом фото. Некто и сам был слегка черно-белым.
А в тени дуба ему нравилось жить только потому…
Да не почему, хотелось и жил.
В нашей истории логики ноль.
Нет, не так. Логики ноль целых ноль пятьдесятсоттысячных.
В истории только дуб не эфемерный, а самый настоящий, высокий, с листьями, морщинистым стволом-лицом. С осмысленным и мудрым взглядом. Всё как по-настоящему, как живой, одним словом, хотя слова два.
А этот Некто, теперь уже с большой буквы, его собственно и нет.
Так, пшик и всё.
Дымит под дубом, лишний раз рассеивая своё сознательное «я» над миром.
Есть только дуб.
Есть только высота.
Есть небо, лучистое и голубое, немного банальное.
Есть жизнь, переливается рекой рядом.
Есть ты, есть я.
Есть кто-то выше всего.
Есть место возле подъезда, вонючего и страшного, прямо тут во дворе, где растёт этот дуб. И будет расти не одну тысячу лет.
Даже когда двора не будет, дома, самого дуба, и Некто, и меня, и тебя.
А дуб всё равно будет стоять, немного черно-белым, стоять и смотреть сквозь.
Пиши
Звонок в дверь, смотришь в глазок – никого нет.
Отходишь от двери и слышишь, как скребутся в дверь.
Невидимые и такие непонятные все эти Мандельшамы, Бродские или там прозаики Бунины и еже с ними. Мёртвые в общем.
И вот они мёртвые. И даже не с косами. Лезут со своими вопросами:
О чём ты пишешь?
Как ты рифмуешь?
Не видишь, что ли? Не слышишь, что ли? Делаешь вид что спокоен?
Звонок в дверь и опять никого, но я знаю – они все там.
Так бывает, когда много читаешь и эти…
ЭТИ
Начинают лезть из книг наружу, выползать и скрестись в дверь.
Царапины на глазке, оборванная обивка. Ещё чего дурного в замочную скважину засунут жвачку или пластилин. Эти рыцари пера.
А может даже лучше, если выйти не смогу из квартиры.
Во-первых – и так страшно, они же ЧТО-ТО ХОТЯТ ОТ ТЕБЯ, то ли убить за твою писанину, то ли ещё хуже. Вы же знаете есть что-то хуже смерти.
Во-вторых – не можешь выйти, так сиди дома и пиши. Может поэтому так пугают.
Опять звонок в дверь.
Не двигаюсь с места. Уходите.
А если хотите меня достать, так лучше через открытое окно влезать, я его всегда открытым держу, душно.
Сдуваю пыль с машинки и стучу дальше.
Тук-тук.
И перестают звонить ЭТИ.
Хотя бы на минуту, но замолкают.
Стирка
На стул повесть бельё.
На шкаф.
На дверь.
На полки.
На старого дедушку в кресле.
На мать, на отца.
На дом пятиэтажный.
На город маленький и провинциальный с одним ДК.
Повесить бельё на край, на область.
От Урала до Владивостока сначала. А потом в обратную сторону.
Повесить простыни и штаны.
Бюстгалтер и трусы.
И пальто замшевое.
И пододеяльник, в котором обязательно носки попрятались.
Всё вот это повесить на целую планету.
Она же крутится сама и ещё вокруг солнца.
Значит высохнет всё быстро. Дольше снимать придется, чем сушиться.
А когда снимем бельё, то ли и планета чище станет.
И край, и область.
И город провинциальный с одним ДК.
И дом пятиэтажный.
И мать, и отец, и старый дедушка в кресле.
И вокруг всё, куда взгляд не кинь.
Чаще стираться надо.
Чистота – залог Вселенского благоденствия.
Перед дверью
Встанешь перед дверью, опустишь ручку вниз, и механизмы внутри заскрипят. Противиться будут. Стонать, будто от боли. Как это? Открыть и впустить тебя…
А вот так. Там же интересно, нечего ворчать тут. Открывайся давай.
А она ещё больше сопротивляется.
Тянут-потянут, вытянуть не могут.
А я тяну.
Тяну.
А с другой стороны, будто кто-то держит. Даже лицо того, кто держит, вижу.
Такое же, как и у меня, между прочим.
И одет также.
И даже выражение лица, мимика —все такое же.
– Вот, сука!
Это я ему говорю через дверь.
– Хорош там держать, падла! Мы же один в один, и родинки на тех же местах.
А он мне:
– Пошёл в жопу, занято тут!
