Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин
У Силина затуманилось в глазах. Он часто заморгал и, выронив хлеб, вытянул руки по швам.
– Товарищ капитан, – сказал он дрогнувшим голосом и, отвернувшись, вытер глаза рукавом измазанной в земле гимнастёрки.
– Ладно, – сказал капитан, похлопав его по плечу. – Воюйте, товарищ Силин. Всё будет хорошо.
Последний рейс «тридцатьчетвёрки»
Серым мартовским утром хоронили двух рабочих-голландцев. Они ремонтировали танки и умерли от голода.
Два пленных советских танкиста, одетые в синие порванные комбинезоны, стояли посреди двора и мрачно смотрели, как мимо них провезли на телеге то, что осталось от этих покорных, безропотных бедняг, запакованных в плоские нестроганые ящики, похожие на те, в которых возят крупнокалиберные снаряды.
Голландцев давно увезли за ворота, а два пленных советских танкиста, Лука Горячев и Анохин, всё ещё стояли посреди двора и смотрели вслед телеге.
Рядом с ними был юркий человечек с клетчатым платком на шее. Лицо человечка было такое расплывчатое и мутное, будто вылепили это лицо из глины, а вылепив, провели мокрой тряпкой и стерли, смазав все черты. Самым примечательным у него был коричневый клетчатый платок на шее.
– Земляки? – спросил он.
– Нет, не земляки, – сплюнув, сказал Лука. – Я бы удавился, если бы узнал, что ты у нас в Москве жил.
Они с Анохиным были много выше ростом и моложе человечка с клетчатым платком и теперь насмешливо, с презрением смотрели на него сверху вниз.
– Как же так? – пожал плечами клетчатый платок, пропустив мимо ушей замечание Луки. – Все мы оттуда, из Россия, и я и вы. Я очень долго учил русских детей немецкому языку в городе Энгельс.
– Ты что же, – спросил Лука, – танкист?
– Нет. Но я буду с вами.
– Чтобы не убежали? – спросил Анохин.
Хихикнув, клетчатый платок потёр щёку ладонью.
– Удивляюсь, – сказал Лука, обращаясь к Анохину, – как это такой гниде доверяли учить советских детей!
Клетчатый платок и на этот раз не обиделся. Он только хихикнул.
– Вас что же, раненых взяли? – спросил он.
Лука ответил, рассматривая его:
– А ты думал, сами пришли?
…Их пригнали сюда рано утром, когда ещё было темно. Но рабочие в бараке уже проснулись и жадно ели что-то из железных банок. И Луке с Анохиным тоже дали такие же банки и по ломтику хлеба. В банках был суп из картошки, сваренной вместе с шелухой, чтобы было сытнее. Они выхлебали эту сизую тёплую жижу, оставляя картошку, а потом размяли палкой картошку и съели её вместо второго. Так делали все, кто тут был. Потом они посидели в вонючем бараке, болтая свешенными с нар ногами и разглядывая собиравшихся на работу людей.
Луку и Анохина взяли сюда для того, чтобы испытывать отремонтированные танки. Когда в концлагере им предложили это, Лука спросил Анохина:
– Ну, как ты думаешь?
Анохин понял и, скромно потупясь, ответил:
– Давай попробуем.
И вот теперь они стояли посреди двора и смотрели, как мимо них провезли двух голландцев, умерших с голоду.
– Ну ладно, веди к машинам, – сказал Лука клетчатому платку. Клетчатый платок объяснил ему по дороге:
– Всего шесть танков. Сперва вы обкатаете русский. Я должен предупредить вас, что это первый танк, который нам удалось отремонтировать.
– Кому нам? – глухо спросил Лука.
– Им, – поправился клетчатый платок.
«Чёрт его знает, какой он липкий», – брезгливо подумал Лука.
– Эту машину приехал осматривать представитель Круппа. Сам Крупп интересуется этой маркой, – любезно и развязно болтал клетчатый платок, вертясь около Луки.
– Ещё бы! – сказал Лука, отстраняя его с дороги.
– Вы должны показать этот танк во всю его мощь, – сказал клетчатый платок, отскакивая в сторону. – Комендант сказал, что накормит вас после этого хорошим обедом.
– Поглядим, – неопределённо сказал Лука.
Вдруг он остановился, прислушиваясь. Где-то едва слышно, но густо гудели разрывы. Это было похоже на первый гром, который неумолимо надвигается вместе.
– Слышишь? – спросил Лука у Анохина.
Разрывы всё гудели.
– Далеко до фронта? – обратился Лука к клетчатому платку.
– Двести километров.
– Врёшь, – сказал Лука. – Это вчера было.
– Ну, сто шестьдесят.
– Скоро будет меньше, – уверенно сказал Лука, трогаясь дальше.
– Нет, не будет! Нет, не будет! – закричал клетчатый платок, испуганно забегая то справа, то слева перед Лукой.
– Будет, – твёрдо сказал тот.
Тогда клетчатый платок подбежал к нему и, брызгая слюной, подпрыгивая, кривляясь в страшной злобе, тоске и отчаянии, захрипел:
– И вы тоже пропадёте. Тоже. Вы сами согласились работать. И вы пропадёте… Пропадёте, пропадёте…
– Ну что ж, – сказал Лука. – Не колдуй…
В это время Анохин схватил его за руку.
– Лука, – растерянно сказал он, – смотри-ка, Лука. Это же наша машина, смотри-ка! – и опрометью побежал к одному из танков, стоявших под деревьями.
Их было шесть, шесть отремонтированных немецких танков, а самый крайний – «тридцатьчетвёрка» был их. Его заново покрасили, и на бортовой стенке, под башней, на белом кругу корячилась чёрная свастика. Она крепко вцепилась в танк, словно клещ. Анохин, увидев эту фашистскую свастику, остановился и с минуту растерянно смотрел на машину. Потом он сорвался с места и долго бегал вокруг неё, любовно похлопывая ладонями по броне, трогая пальцами крупную чешую гусениц. И хотя танк был вновь выкрашен на немецкий лад, Анохин всё равно видел свою «тридцатьчетвёрку» такой, какой повёл её в последний рейс, – обшарпанную, местами помятую осколками. Вот тут на ней было написано: «За нашу Советскую Беларусь!». Эту «тридцатьчетвёрку» немцы выкрасят ещё девяносто девять раз – он всё равно без ошибки найдёт, где были написаны эти простые, от всего сердца слова и номер на башне.
Потом Анохин вспрыгнул на броню и, задержавшись на мгновение над люком, радостно взглянув на Луку, засмеялся.
Лука стоял, ссутулясь, перед машиной, и руки его безвольно были опущены вдоль туловища, точно он безропотно ждал, что «тридцатьчетвёрка» сейчас качнёт башней, как головой, и клюнет его орудием.
Да, это была их шестнадцатая, с лозунгом по борту: «За нашу Советскую Беларусь!» Последний раз они с Анохиным вошли на ней в прорыв, и там произошло это. Они раздавили фашистскую пушку вместе с расчётом, а вторая пушка в это время ударила сзади по башне. Танкисты потеряли сознание, и когда они очнулись в немецком госпитале, то подумали, что и машина погибла.
А теперь они должны были испытывать свою
