Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
В общем, зрелище он являл собой довольно печальное. В довершение ко всему на третье утро Эндрю свалился с ног, как бревно, с приступом малярии, жесточайшим из всех, какие я когда-либо видел. Я подумал, что у него начинается гемоглобинурийная лихорадка[14], и мой страх за здоровье парня пересилил мое раздражение. Делать было нечего. Пришлось отказаться от экспедиции и — как можно быстрее — добираться до берега. Я вышел на португальскую территорию и в тот же вечер добрался до Лимпопо. К счастью, мы встретили более вежливых туземцев, которые слыхом не слыхали о наших прежних делах, так что я смог заключить сделку со старостой деревни. Он, во-первых, взял на себя заботу о нашем снаряжении до тех пор, пока за ним не прислали, и, во-вторых, продал нам большую туземную лодку. Я нанял четырех крепких парней в качестве гребцов, и на следующее утро мы двинулись вниз по реке.
Мы провели пять хлопотных, сумасшедших дней, прежде чем я отправил Эндрю в госпиталь в Лоренсу-Маркише. Болезнь, поразившая Эндрю, слава богу, оказалась не гемоглобинурийной лихорадкой, но это было чем-то гораздо большим, чем обыкновенная малярия; на самом деле, полагаю, здесь не обошлось без менингита. Как ни странно, я испытал некоторое облегчение, когда болезнь пришла. Первые два дня меня пугало поведение парня: я думал, старый жрец и в самом деле наложил на него какое-то проклятие. Я вспомнил, сколь праздничное и торжественное чувство вызывали поляна и колодец даже во мне, и подумал, что кафры были и среди предков Эндрю, и потому он был восприимчив к тому, что оставляло меня равнодушным. Я слишком много знал б Африке, чтобы быть догматическим скептиком в отношении ее языческих тайн. Но болезнь Эндрю, казалось, объяснила многое. Его мутило от многого, что с ним происходило, и потому он так дурно поступил со стариком и вернулся, болтая о зеленой антилопе гну. Я знал, что часто в начале лихорадки человек испытывает легкое головокружение. При этом он теряет всякое самообладание, у него появляются странные фантазии… И все же я не был вполне убежден в своей правоте. Из моей головы все никак не выходил образ старика, я не мог забыть его зловещие слова и ту пустынную рощу на закате дня.
Я делал для парня все, что мог, и когда мы добрались до морского берега, худшее миновало. Постель для него устроили на корме нашей большой лодки, и мне пришлось присматривать за ним днем и ночью, чтобы он не свалился за борт прямо в пасти крокодилам. Иногда он буйствовал, потому что в безумии своем думал, что его преследуют, и время от времени мне приходилось напрягать все силы, чтобы удержать его в лодке. Он кричал, как сумасшедший, он умолял, он ругался, и я заметил, что, как ни странно, он никогда не бредил на голландском языке, а всегда на кафрском, в основном на сесуту, который он выучил в детстве. Я ожидал, что он помянет зеленую антилопу гну, но, к моей радости, этого не произошло. Он так и не понял, что его напугало, но ужас охватил его с головы до пят, потому что казалось, что в его теле дрожит каждый нерв, и я старался не смотреть ему в глаза.
Кончилось тем, что я оставил его в больничной постели. Он был слаб, как котенок, но болезнь миновала, и Эндрю снова пришел в себя. Он снова стал тем добрым малым, каким я его знал, очень деликатным, обходительным и благодарным за любое добро, что делалось для него. Поэтому со спокойной совестью я договорился о возвращении своего снаряжения и вернулся в Ранд.
* * *
На шесть месяцев я потерял Эндрю из виду. Я должен был отправиться в Намакваленд, затем в Баротселенд, страну, богатую медными месторождениями, что было очень и очень непросто, не то что сегодня. Я получил от него одно письмо — парень писал из Йоханнесбурга, — не очень приятное, потому что дела у парня пошли наперекосяк. Он поссорился со своей семьей, и непохоже было, что его устраивает нынешняя работа на золотых приисках. Насколько я знал его, он был прилежным учеником, решившим преуспеть в мире и ничуть не боявшимся скучной работы и неподходящей компании. Но в письме он разворчался не на шутку. Ему очень хотелось поговорить со мной, и он думал бросить работу и отправиться на север, чтобы повидаться со мной. Письмо он закончил большой просьбой, чтобы я телеграфировал, когда отправлюсь в равнинную часть страны. Но случилось так, что я не имел тогда возможности послать телеграмму, а потом вовсе забыл об этом.
Вскоре я завершил свою поездку и прибыл в Фоллз, где купил местную родезийскую газету. Из нее я узнал новости об Эндрю — ужасные новости! Несколько заметок было посвящено убийству в бушвельде: двое отправились искать сокровища Крюгера[15], один выстрелил в другого, и, к моему ужасу, тем, кто сейчас пребывает в тюрьме в Претории в ожидании исполнения смертного приговора, оказался мой несчастный друг!
Вам, конечно, памятны дикие слухи после Англобурской войны[16] о золотом кладе, что Крюгер во время своего бегства к побережью якобы закопал где-то в стране Селати[17]. Все это, конечно, полная ерунда: хитрый экс-президент задолго до того наверняка спрятал основные средства в каком-нибудь надежном европейском банке. Осмелюсь предположить, однако, что некоторым чиновникам удалось, возможно, наложить лапы на государственную казну и спрятать кое-какие драгоценные слитки в бушвельде.
Я знал одно: Эндрю не мог пойти на такое преступление, это было просто невозможно, невероятно. Мужчины — скоты со странностями, и я бы не поручился даже за нескольких
