Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Время от времени Джим брал отпуск и весь долгий летний день бродил по окрестностям. Их он обследовал лишь частично; карты под рукой не было, и он постоянно терялся. Однажды он наткнулся на лагерь лесозаготовителей, и веселые франкоканадцы, чей patois[112] он не понял, угостили его свининой и бобами. В другой раз у него был почти счастливый день, когда он увидел своего первого лося. Но обычно он возвращался после душных встреч с болотами, окруженными кедром и bois brulé[113], усталым, но не освеженным. Не тот он был человек, чтобы получать утешение от канадской глуши, потому что всегда мучился от тоски по другим пейзажам.
Рекой, у которой был разбит лагерь, была знаменитая Мауши, а в двенадцати милях от берега залива Святого Лаврентия был возведен большой дом, принадлежавший богатому жителю Нью-Йорка, который увлекался рыбной ловлей. Джим часто видел там веселую компанию, молодых людей в чудесных бриджах и молодых женщин в джемперах, подобных одежде Иосифа[114], и при виде их тут же прятался. Время от времени мимо магазина проезжал большой автомобиль, доставлявший рыбаков к некоторым из верхних озер. Как-то после долгого жаркого дня, когда Джим чувствовал себя особенно подавленным, у дверей остановилась машина и из нее вышли молодой мужчина и девушка. Они зашли в магазин, и молодой человек попросил лимонаду. К счастью, их обслуживал Макни, меж тем как Джин в это время прятался за занавесью спальни. Он знал обоих. Молодой человек был младшим офицером-кавалеристом, с которым он когда-то играл в бридж в клубе, а с девушкой он когда-то танцевал. Их безупречная английская одежда, их чистый английский выговор вызвали у него сильную тоску по дому. Они возвращаются, подумал он, к ваннам с горячей водой, к чистой одежде, к вкусной пище, к культурным беседам… На мгновение ему стало противно от кислых затхлых испарений столовой и вонючего запаха свинины, которую там жарили. После этого он проклял себя за то, что повел себя глупо и по-детски.
Осенью работы на плотине свернули и магазин закрыли. Партнеры не смогли вывезти свой неликвидный товар, поэтому весь запас был распродан по бросовым ценам в ближайших деревнях. Джим обнаружил, что у него в наличии около трехсот долларов, что впереди долгая канадская зима, которую еще нужно пережить. Осень по ту сторону Атлантики — пик года, и красота пылающих склонов немного подняла ему настроение. Макни захотел вернуться в Манитобу, где, как он слышал, есть работа, а Джим решил попытать счастья в Торонто, который, как считалось, был для англичан более здоровым местом, чем другие города[115]. Итак, они вдвоем отправились на запад, и Джим настоял на том, чтобы оплатить проезд Макни до Виннипега[116], тем самым оставив себе около ста пятидесяти долларов, чтобы снова выйти в мир и встретиться с ним лицом к лицу.
Торонто — самое дружелюбное место на земле для человека, который знает, как чувствовать себя там как дома. Если бы он искал тех, кто может ему помочь, он мог бы найти великое множество желающих, потому что там на квадратную милю приходится наибольшее количество самых сердечных людей. Но и там застенчивость и колючесть Джима поставили его вне общества. Он не предпринимал никаких усилий для того, чтобы афишировать те немногие активы, что у него еще оставались, он был крайне неразговорчив, и его погруженность в себя вполне естественно принималась за пунктик. Также он совершил ошибку, позволив себе скатиться вниз по социальной лестнице. Одежда его сильно обветшала, сапоги износились; когда в ноябре выпал первый снег, он купил себе пальто, и у него не осталось денег, чтобы обновить остальной гардероб, так что к Рождеству он почти не отличался от обыкновенного бродяги.
Сначала он попробовал себя в журналистике, но он не мог сообщить о себе ничего, кроме того, что несколько недель работал в монреальском «Ястребе», и найти работу ему было трудно. Наконец он нашел место в каком-то еженедельном листке просто потому, что имел некоторое представление о грамматике. Это продолжалось ровно две недели. Затем он попробовал заняться репетиторством и потратил на рекламу часть своих последних долларов. Он получил несколько откликов, но всякий раз проваливался при собеседовании с возможными клиентами. Один родитель насмехался над его превосходными манерами, другой — над его плохой одеждой. После этого стал перескакивать с одной временной работы на другую: торговал книгами, подрабатывал в галантерейном магазине на рождественской неделе, где прилавок скрывал недостатки его одежды, работал временным клерком во время муниципальных выборов, упаковщиком канцелярских товаров и, наконец, носильщиком в гостинице третьего класса. Работал он не постоянно, а с перерывами, и во время этих перерывов, он, должно быть, почти голодал. Начинал он в обычном дешевом пансионе, но, прежде чем нашел жилье на чердаке гостиницы, в которой работал, опустился до убогой ночлежки.
Физически он чувствовал себя довольно плохо. Дурно одетый и полуголодный, он ходил по улицам и видел вокруг зажиточных людей в мехах, видел веселые молодые компании, видел комнаты, освещенные каминами и заставленные книгами. Но морально он чувствовал себя еще хуже. Иногда, когда дела шли совсем плохо, ему удавалось ограничиться мыслями о добыче пищи и тепла. Но в иные дни его мучило чувство, что его несчастья заслуженны и что судьба тяжкой рукой бьет его за то, что он трус. Его угнетало не идиотское чувство вины из-за банкротства отца; то было гораздо более осмысленное и продуманное раскаяние, потому что он начал понимать, что я был прав и что он поступал дурно, уклоняясь от своего прямого долга. Сначала он подавлял эту мысль, но всю ту печальную зиму она росла в нем. Его бедствия были прямой карой Всевышнего, наказанием того, кто проявил малодушие, и он переживал это почти мистически. Он чувствовал, что его заклеймили, словно Каина, потому что все знали, что он устрашился, сробел, и все же он понимал, что поганая болезненная гордыня, пав перед ним, словно железный занавес, мешает ему вернуться на путь истинный.
Вторая весна застала его худым от плохого питания и с отвратным кашлем. У него хватило ума понять, что лето для него в его нынешнем жилище может стать последним, и, хотя он достиг дна своего отчаяния, инстинкт самосохранения подтолкнул его к действию. Ему захотелось уехать в деревню, но устроиться на ферму, приехав из Торонто, было невозможно, и денег на железнодорожный билету него не было. В конце концов его
