[Про]зрение - Андрей Люмнов

зрелы и умеют оставлять личное за дверью офиса. Иначе — сплетни, слухи. Тот, кто сплетничает о других сегодня, завтра будет сплетничать о тебе. В такой ситуации одному из пары лучше уволиться. Хотя я бы увольнял именно сплетника.

— Пожалуй, ты прав...

Егор задумался.

— А тебя не раздражает, что все тебя воспринимают только как... ну, слепого парня? Ведь ты достаточно умён, но для этого надо хотя бы пообщаться с тобой, не обращая внимания на дефекты здоровья?

Илья замер на мгновение, а потом тихо рассмеялся.

— Ты знаешь, много лет назад, я написал одно стихотворение. Оно было как раз про это. Про обложку.

— Серьёзно? — оживился Егор. — Оно записано?

— Да, есть в папке. Называется «Напоказ» или «Обложка».

Илья на несколько секунд ушёл в себя, будто перелистывая в памяти пожелтевшие страницы.

— Оно довольно депрессивное. Юношеский максимализм и всё такое. — Он снова сделал паузу и начал начитывать ровным, немного отстранённым голосом, будто цитируя древний манускрипт:

Не стоит пытаться залезть ко мне в душу

Не думай что ты меня видишь насквозь

То что ты видишь — всего лишь обложка

Всё, что ты слышишь — набор заученных слов

Егор замер, стараясь не пропустить ни строчки. Стих был простым, но бил точно в цель.

Ты видишь меня не таким как другие

Но ты как и все видишь лишь часть

Каждый видит лишь то что хочет увидеть

А всё остальное — не замечать

— Блин... — вырвалось у Егора. — Это же про меня. Про тот эффект Баадера-Майнхоф.

— Про всех нас, — поправил Илья. — Про главную человеческую трагедию — одиночество в толпе. И вот финал:

Я почти что привык и даже смирился

Что для всех напоказ я не тот что внутри

Я для всех навсегда всего лишь обложка

И я тот кто я есть когда я один...

В комнате повисла тяжёлая, но светлая тишина. Егор впервые почувствовал, что за броней спокойствия и мудрости его соседа скрывается такая же уязвимость, такая же боль от непонимания, как и у него самого.

— Илья, это... это гениально, — тихо сказал он. — Это же про каждого! Это нужно опубликовать!

Илья махнул рукой, снова надевая маску безразличия.

— Думаешь нужно? Юношеские глупости. Стих кривой, рифму корёжит, ритмика хромает на обе ноги.

— Да нет же! — вдруг горячо запротестовал Егор. — Это не глупости! Это правда! Ты же сам говорил — люди видят то, что хотят видеть. А этот стих... он как раз об этом. Он заставляет остановиться и задуматься. Дай я его опубликую! Ну пожалуйста!

Илья повернул голову в сторону Егора, и на его лице появилось сложное выражение — смесь смущения, благодарности и старой боли.

— Да, наверное, — тихо сказал он. — Эффект работает в обе стороны. Я только что прочитал тебе это стихотворение, совершил небольшой личный поступок. И теперь мой мозг ищет оправдание: «Зачем я это сделал? Наверное, потому что я доверяю Егору и он мне небезразличен». — Он усмехнулся. — Ладно. Публикуй. Продолжим... наш маленький эксперимент.

Егор нашёл черновик стиха, сфотографировал и разместил в сети, добавив текстовое описание.

Он смотрел на экран, на эти пронзительные строчки, и чувствовал, что сделал что-то важное. Он помог рассеять не только свой туман, но и маленькую частичку тумана вокруг Ильи.

А наутро их ждал сюрприз: под постом уже было несколько десятков комментариев. «Это про меня», «Как точно», «Кто этот автор?».

Глава 21 Слепые живут наощупь

Вечером пятницы, за кофе Егор взял в руки смартфон ответить на сообщение и…

— Мне такой классный стих Ира прислала! — воскликнул он.

— Ира — это та самая коллега?

— Да. Послушай:

Слепые блуждают ночью.

Ночью намного проще.

Перейти через площадь.

Слепые живут наощупь.

Наощупь,

трогая мир руками,

не зная света и тени

и ощущая камни:

из камня делают стены.

За ними живут мужчины.

Женщины.

Дети.

Деньги.

Поэтому

несокрушимые

лучше обойти стены.

А музыка - в них упрётся

Музыку поглотят камни.

И музыка умрёт в них,

Захватанная руками.

Плохо умирать ночью.

Плохо умирать наощупь.

Так значит слепым - проще.

Cлепой идет через площадь.

Илья молчит. Его лицо не выражает обиды, а скорее понимание ситуации.

— Бродский… Он всегда был зрячим, который пытался представить себя слепым. Это очень точное наблюдение. «Наощупь, трогая мир руками, не зная света и тени». Это правда. Но он ошибается в главном.

— В чём? — удивляется Егор.

— В том, что «слепым — проще». Это взгляд со стороны, взгляд жалости, который приписывает слепому какую-то спасительную простоту. Но умирать — всем одинаково плохо. И жить — слепому сложнее. Бродский это и говорит: «Плохо умирать наощупь». Он противоречит сам себе в последней строке, это красивая, но горькая ирония. «Проще» — это не для слепого. Это для тех, кто на него смотрит. Им так кажется, что ему проще. Чтобы оправдать своё нежелание помочь или понять.

Он делает глоток кофе и поворачивается к Егору с лёгкой, почти незримой улыбкой.

— Но твоя Ира… она послала это стихотворение не слепому. Она послала его тебе. Она видит в тебе того самого человека, который блуждает в своей ночи. Она пытается до тебя достучаться. Довольно тонко, надо признать. Использовать Бродского как рингтон для сердца — сильный ход.

Егор замирает, и его осеняет. Он смотрит на стихотворение совершенно новыми глазами. Это уже не про Илью. Это про него самого. Это зеркало, которое ему поднесла Ира.

— То есть… это она про меня? — глупо выдавливает он.

— А про кого же ещё? — Илья разводит руками. — Она же не знает о моём существовании. Она видит твою боль, твоё блуждание. Возможно, она чувствует в тебе родственную душу. Человека, который тоже чувствует мир "наощупь" сейчас. "Захватанная руками" — это ведь и про то, как люди пытаются, но не могут по-настоящему понять друг друга. Она говорит тебе: "Я вижу, что тебе больно. И мне это знакомо". «…и музыка умрет в них, захватанная руками», — повторяет он последнюю строчку. — Вот это… это очень точно.

— Что точно? — тихо спрашивает Егор.

— Что самое ценное — музыка, мысль, чувство — глохнет, ударяясь о стены. О стены непонимания. О стены безразличия. Ты