Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
На Вокзальной площади она глянула на часы. Поезд отходил через восемнадцать минут. Надо было торопиться. И она заспешила в билетную кассу.
* * *
Счастье не приносят, не дарят, не дают — его завоевывают. Завоевывают по-разному.
Возвратясь к себе, Татьяна поняла, что может еще завоевать свое счастье. Оно было в ее труде. Только в труде. В самом деле, разве у нее не интересная работа? Плохие товарищи? И о завтрашнем дне, когда она войдет в свою лабораторию, думалось радостно и бодро.
Утром, когда она ставила чайник, умывалась, запирала дверь и шла по улице, чувство полноты жизни не покидало ее.
В вестибюле ее встретили веселыми возгласами. Подруги обнимали ее, целовали в щеки, тормошили, разглядывая, поправилась ли, пополнела ли. Сослуживцы приветливо улыбались, пожимали руку, спрашивали, как отдохнула, шутили. Здесь все были свои. И она была нужна всем этим людям, потому что делала одно с ними дело. Нужное, полезное, благородное…
Никогда ей так не работалось, как в первый день после возвращения из отпуска. Сквозь звякание пробирок, стук шагов, голоса, хлопание дверей она словно бы слышала музыку, медлительную и очень гармоничную.
В середине дня она спустилась в столовую, пообедала, потом вернулась к себе, подошла к окну, посмотрела на прохожих — на старушку с продовольственной сумкой, на молодую мать, катившую перед собой коляску, — и почувствовала, что усталость удивительно быстро проходит и ее снова тянет к высокому лабораторному столу.
А через несколько дней, возвращаясь с работы, она увидела, что в полутемном коридоре, напротив ее двери, кто-то стоит, прислонившись к стене. Это был Василий.
Она сказала равнодушно:
— Здравствуй.
Он посмотрел на нее испытующе.
— Здравствуй, сестра.
И подчеркнул слово «сестра». Она поняла: оба они недовольны друг другом, в ссоре, злятся, но они брат и сестра, они родные.
— Как мать?
— Проводила спокойно, не плакала.
— Ну, входи.
Вошел, поставил в углу чемодан, сел на диван, вынул папиросу.
— Можно?
— Кури.
Татьяна раскрыла окно, пошла ставить чайник.
Два сизых, с белыми пятнышками на спинках голубя, тяжело хлопая крыльями, взлетели на подоконник, принялись клевать рассыпанные на подоконнике хлебные крошки, потом поочередно напились из стоявшего тут же блюдечка с водой и стали прохаживаться, огибая горшки с цветами, заглядывая в комнату.
Василий притаился, боясь спугнуть голубей.
— Приучила? — тихо спросил он сестру, накрывавшую на стол.
Татьяна улыбнулась.
— Ты в детстве этим увлекался, а я под старость… Хорошо живут, трогательно…
— Не понимаю, Таня… в чем я провинился перед тобой?
— Передо мной ни в чем.
— А перед человечеством? — ухмыльнувшись, спросил Василий.
И снова, как тогда, ночью, когда она ждала его с книгой в руке, Василий увидел, что сестра плотно сжала зубы и прищурила глаза. Плохой признак. Надвигается грозовая туча.
Он отвернулся. Не надо злить сестру. Захочет ли она теперь выслушать его и захочет ли понять?
Делая вид, что ничего не произошло, он заговорил тихо и проникновенно, безотрывно глядя за окно, где трепетали под набежавшим ветерком посаженные вдоль кирпичного забора запыленные кустики акации.
— Ты понимаешь, наверное, Люся очень хороший человек… Но это совсем не то… Люся и другие, кого я знал, это спокойная и очень обычная жизнь… А Настя — это интересная, наполненная до краев жизнь… Я теперь мечтаю о том, как мы будем вместе. И каждый день у нас будет новый, совсем не такой, как вчерашний… И потом Настин голос, глаза, движения — хорошее ли это, плохое, но это для меня… Мы с ней шли по берегу, потом она побежала, а я смотрел вслед… Понимаешь, на туфельках у нее были стоптанные каблуки… Так себе, дешевенькие замшевые туфли — и стоптанные каблуки… И мне захотелось вернуться домой, сразу же вырезать кусочки кожи и сделать набойки самому, не позволить ей отдавать сапожнику… И тогда я понял, что это раз в жизни, это любовь…
Татьяна взволнованно посмотрела на брата. Никогда он не был таким. Села рядом с ним на диване, сжала его щеки ладонями, спросила:
— Это правда?
— Правда.
— Навсегда?
— Навсегда.
Она встала, подошла туда, куда смотрел брат, — к окну, платком вытерла глаза.
— Ну что ж делать!.. Верю тебе… Придется считать ее сестрой, верить ей… А каждое лето мы будем приезжать домой и все рассказывать… Я рада, что поверила… И за тебя рада, и за нее… и за себя…
Василий встал, подошел к сестре. Татьяна прижалась щекой к его щеке, и они затуманенными глазами смотрели в окно и видели за расщепленной молнией старой рябиной в зарослях бузины приземистый домик с крыльцом, украшенным затейливой деревянной резьбой.
ДВОРНИК И ПРОФЕССОР
Был он коренаст и приземист, с длинными руками и седыми лохматыми бровями, весь жилист и узловат. В будние дни весной и осенью носил серый ватник, в летний зной — черную с форменными металлическими пуговицами рубаху, в зимнюю стужу — пропахший табаком полушубок, а по праздникам облачался в длиннополый пиджак, сиреневую сорочку и синий, с зелеными мухами галстук.
Обязанности свои Константин Савельевич Филянов выполнял не по возрасту легко, без всяких видимых усилий. Еще до первых трамвайных грохотов он мел двор, скалывал лед или посыпал песком тротуар. Милицейское начальство ставило дворника Филянова в пример нерадивым. Участковый инспектор Шарипов, проходя переулком, всегда останавливался поговорить с дядей Костей — так именовали его знакомые, а вновь принятых на работу приводил во двор, где работал Филянов и где всегда был образцовый порядок.
— Вникай, — наставлял при этом Шарипов новичка. — Что в жизни самое важное? Самое важное в жизни порядок. О каком порядке идет разговор? Разговор идет о социалистическом порядке. Кто следит за порядком? За порядком следят органы милиции. Кто есть дворник? Первый помощник милицейских органов. Ты в белом фартуке стал у ворот, на фартуке бляха с
