Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
— А Витьке скажи: пускай пьет, стопками, литрами… — И засмеялся озорно, радостно.
Поезд тронулся. Опять железнодорожные пути, вагоны, вокзалы, суета, будки стрелочников, запах горелого угля и налетающие как шквал, встречные поезда.
3. ДОЧЬ
К тридцати двум годам Татьяна пришла к выводу, что личная жизнь ей не удалась. Слишком долго она прощала, чересчур многое сделала, чтобы сохранить свою первую, неудачливую и обреченную любовь. Больше она не хотела и, наверное, не смогла бы никого полюбить.
Все это началось еще в годы войны. Она училась тогда на третьем курсе медицинского института и одновременно работала в госпитале старшей сестрой отделения. Хоть и трудно было в те времена, но все же студенты изредка устраивали более чем скромные вечеринки. На одной из таких вечеринок она познакомилась с Владимиром Мурзиным. Это был рослый парень, ходивший в стоптанных, с загнутыми вверх носами валенцах и короткой шинели без хлястика. Застежек у шинели не было, около ворота была пришита одна-единственная, большая, красная, от дамского пальто, пуговица. Юноша этот приехал откуда-то из Сибири и теперь хотел устроиться на второй курс инженерно-экономического института, в котором учился до войны.
— Трудно мне. Ни родителей, ни родного человека, — говорил он Татьяне.
Мурзин тронул Татьяну своей неприспособленностью к жизни, тем, что он совсем один, и тем, что говорил он об этом не стесняясь. Кроме того, у него было приятное, слегка курносое лицо.
С вечеринки они вышли вместе, им было по дороге. Владимир жил у своей дальней родственницы — «препротивной старушонки и к тому же ханжи», как он выразился. У Татьяны был ночной пропуск. Владимир очень боялся оказаться на улице в неурочное время, поэтому они торопились. Доро́гой Татьяна сказала, что ей скоро надо в госпиталь на дежурство. Они дошли до переулка, где был дом, в котором остановился Владимир, и простились.
Дальше Татьяна пошла одна. На вечеринке она выпила две рюмки водки, и теперь ей приятно было подышать свежим морозным воздухом. Она шла и думала о работе, о предстоящих экзаменах, о том, что не вечно будет война, пройдет еще полгода или год — и жить станет легче.
Позади послышались шаги. Кто-то назвал ее по имени. Она оглянулась. За ней бежал ее новый знакомый, Владимир. Оказалось, что его родственница куда-то уехала, квартира заперта и ему некуда деться. Не разрешит ли она переночевать у нее? Татьяна задумалась. Она занимала комнату в жилом доме на территории госпиталя. Просьба парня привела ее в замешательство. Что подумают соседи? А кроме того, она же совсем не знает этого человека. Потом она вспомнила, что ей все равно придется провести ночь на дежурстве, да и у парня такой беспомощный вид, ее, разумеется, ни в чем не заподозрит. Мурзин явно волновался, видимо, неприятная встреча с патрулем пугала его.
— Я, право, не знаю… — начала было она.
— Очень прошу вас, — перебил ее Мурзин. — Помогите мне в трудный момент.
— Ну, пойдемте, — все еще колеблясь, сказала она.
У Татьяны совсем не было свободного времени, но в ее маленькой светлой комнате всегда был образцовый порядок. Она усадила гостя на диван, принесла кипятку. На Мурзине была железнодорожного образца, наглухо застегнутая, засаленная тужурка, белье под ней, наверное, тоже было грязное, и Татьяна поймала себя на мысли, что хорошо бы заставить его снять белье и укутаться одеялом. Она бы за ночь, во время дежурства, выстирала все, высушила и выгладила. Но ведь они были почти совсем незнакомы, и она оставила эту мысль.
Стали пить чай.
— Расскажите о себе, — попросила Татьяна.
И он стал рассказывать.
У него была трудная жизнь. Родители умерли, когда он был ребенком, воспитала его тетка, сестра отца. Они жили в Ярославле, тетка работала на почте, получала мало. Он окончил десятилетку, поступил в инженерно-экономический институт. Когда он был на втором курсе, началась война. От службы в армии был освобожден по болезни сердца, но, по его словам, около фронта довелось побывать. Об этом он говорил как-то неопределенно, и Татьяна не стала его расспрашивать.
Утром, когда она вернулась с дежурства, Мурзин уже поднялся с постели. Она заставила его съесть бутерброд с рыбными консервами, выпить стакан чаю, и он ушел.
Через три или четыре дня он как-то снова забрел к ней на огонек, как он сказал. Мурзин долго рассказывал ей о положении на фронтах, и Татьяна нашла, что он хорошо разбирается в событиях. Потом, когда он пришел в третий раз, она, побледнев от стыда и волнения, предложила отдать ей белье, она попросит нянечку из госпиталя выстирать все, что нужно. Мурзин очень смутился, закрыл руками лицо и просидел так минуты две-три. От ее предложения он отказался, но с тех пор они стали добрыми друзьями и попросту говорили о таких вещах, о которых в обычных условиях парни с девушками не разговаривают.
Потом он приходил еще, и еще, и, наконец, вышло так, что Владимир остался в ее маленькой чистой комнате, когда у нее не было дежурства.
Расписываться они не стали. Мурзин сказал, что глупо расписываться в такие времена, когда потоками льется кровь. В институте его почему-то не восстановили и предложили ждать до сентября будущего года. Он поступил кладовщиком на какой-то склад, где хранились одежда и обувь.
Первое время они жили очень дружно и хорошо. Потом он стал все чаще и чаще пропадать куда-то из дому. Исчезал он то на день, то на два, ссылаясь на дежурства по складу. Еще через некоторое время он завел себе два очень хороших костюма и целую кучу всяких других вещей.
Татьяне было жутковато: неужели он нечестно живет? Но она прогоняла эти мысли. В самом деле, какие же у нее основания так думать?
Решительно никаких!
И все-таки тревога не покидала ее. Владимир хотел заказать ей у знакомого портного пальто. Она спросила, откуда у него столько денег. Он ответил, что займет у товарищей. Она наотрез отказалась. Он еще что-то предлагал, но она не принимала подарков и ходила в старом, много раз штопанном пальто и красном застиранном свитере.
Приближался Новый год. Они решили его встретить дома, по-семейному. Но накануне Нового года к ним пришли какие-то люди, предъявили ордер и арестовали Владимира.
Ей бы
