У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик
Так ли Тоня поняла предсмертный жест японского офицера или нет, но с тех пор она всю жизнь ставила свечки за упокой души «господина Исиды и его невинно убиенной семьи». И неважно ей, Тоне, считает ли церковь самоубийство грехом. И что «господин Исида» к христианству, тем более к православию отношения не имел…
— Знаешь, Гриша, грех его лежит на правительстве Японии: зачем связались с Гитлером, зачем внушили японскому народу, что они выше всех, а остальные — просто грязь под ногами! Вот и заморочили людям голову. Сколько преступлений, сколько смертей… А потом тот народ-то и предали. И на американцах — грех! Ох, какой великий грех! Ядерную бомбу бросить, да не одну! Так что ставила за упокой и буду ставить!
Так упрямо заявляла Тонечка.
А Григорий Сергеевич ей не препятствовал, только просил, чтобы не особо о том рассказывала.
Да Тоня не из болтливых.
58. Советская Гавань. Шторм на Амуре
Чистое небо,
За тебя страшный бой ведь
У туч грозовых!
А тем временем подошла машина.
Мусенковы загрузились.
Поехали.
Нерадостным оказался их обратный путь. Тень японской трагедии чёрным вороном витала над их головами.
Даже девочки помалкивали, переживали.
Переживали каждая по-своему. Лизочка вспоминала мимолётную, но искреннюю дружбу с её «подшефным больным» «Полковником». Тонечка думала о навсегда оборванных нитях судеб, о страшном конце семьи «господина Исиды». Григорий Сергеевич, уже в который раз, задумался об истоках этой неизбежной трагедии.
Только Вера осталась в стороне, не тем были заняты её мысли — сладко таяло сердечко при воспоминаниях о неких словах, сказанных ей одним из преданных «ремесленных». Обещались писать друг другу, да что письма… Это не упоительный жар взгляда, не робкое прикосновение руки… Она подарила ему свою крохотную фотокарточку. «Не посмотри и вспомни, а вспомни и посмотри». Ох, печаль-печаль…
До Пивани поезд шёл двадцать пять часов, но в Пивани их встретил не паром-дворец, а шторм с дождём. Беспросветное небо, проливной дождь, вспученные дикостью чёрной бури воды Амура. Уж не поют они, не блещут лёгким серебром, не веселят душу, не обещают впереди романтику неизведанных далей. Сегодня перед путешественниками предстала во всей своей грозной мощи и суровости настоящая Сахалян-улла — Чёрная река.
Пассажирам поезда велели пройти в здание местного речного вокзала.
Прячась от ливня, быстро забежала Тоня с девочками в зал, огляделась: там уже набралось довольно-таки много народу.
Было холодно, сыро и очень душно. Почему-то большинство из собравшихся оказались северяне.
— Гриш, ну не протолкнуться же!
— Шторм, Тося. Говорят, уже неделю штормит. Вот кончится шторм — тогда поедем, а пока что есть — то есть. Кстати, есть у нас поесть? Осталось?
— Вот, я тут в узелке… Да где здесь притулиться? Стулья все заняты.
— А мы на узлах посидим, Тось. Не баре, чай.
Григорий Сергеевич нашёл уголок пообедать. Ещё в Совгавани Тоня приготовила и собрала еды в дорогу, да на этот раз что-то недорассчитала. И теперь они располагали только небольшой горбушкой хлеба, последней выпечки лагерной пекарни, кулём сырого риса и большой банкой красной икры, которую им на прощание подарил друг, директор совгаваньского рыбозаводика.
— Берите, пригодится в дороге, мало ли чего!
Вот и пригодилось. С торжеством Григорий Сергеевич достал из заплечного мешка…
— Помидоры!
— Папины сливы, — прошептала упрямая Верочка.
Но с солёной икрой и с хлебом пошло хорошо! Замечательно пошли помидоры!
Рядом с ними коротала время семья якутов. Видно было, что сидят они тут долго, не первый день, просто стойбище какое-то устроили. Их девочка глазела на Мусенковых. Скорее, на их царские явства.
Тоня предложила ей икры, но девочка поморщилась. Икрой она была на Севере по горло сыта. До отвращения.
— А что это такое бурое вы едите? — спросила наконец девочка.
— Бурое? Где? А, помидоры. Ты что, никогда помидоров не видела?
— Не видела.
— На, попробуй.
Девочка опасливо взяла, надкусила, скривилась.
— Фу! Кисло.
Однако доела. Морщилась, но ела с жадностью. Сказала «спасибо».
Шторм бушевал ещё пару дней. И всё время люди жались на узлах и чемоданах в здании речного вокзала. Это было форменное мучение. Ни прилечь, ни походить, размять ноги — толпа измученного народа. Но Тонечка не роптала, терпела. Ей всё помнился 1941 год, их с дочками бегство от войны. Тогда ой куда как хуже было!
Вера и Лиза исстрадались от ночёвки на голом полу вокзала. Но жаловаться тоже не смели.
— Всем плохо. Терпите, — строго обрывал отец.
Наконец ранним утром пришёл паром. Шторм стих, волны улеглись, обещая переправу, но небо не прояснилось, тяжёлой свинцовой крышей всё нависало над самой головой, так же сёк холодный косой дождь, убивая всю радость от долгожданного продолжения пути.
Быстро и молча загрузившись на борт парома, пассажиры поспешили разойтись по вагонам. Отдохнуть от ужасного ожидания. В этот раз было не до любования амурской волной. Хоть и опять пришли Тоне на ум строки: «Серебрятся волны, серебрятся волны…»
Нет, не серебрятся они сегодня.
Скорее, чернеют.
Налит гневом и мрачен — вот таким встретил их Амур. Видно, неладно и у него на душе.
Льёт он злые слёзы.
Да ничего уже не поправить.
Не чаяли наши путешественники, как добраться до места назначения, такой выматывающей оказалась дорога обратно, безрадостной и тяжёлой.
Но люди же — они как дети: иногда самое малое изменение к лучшему, самое крохотное, незначащее, но доброе впечатление прогоняют прочь тягостные мысли. И гляди! Опять человек воспрянул духом и ожил. Столь сильна вера в счастливый исход в роду человеческом.
Так случилось и на этот раз. Только переехали за Хабаровск, как тучи нехотя раздвинулись и на небе наивно и простодушно засветило солнце, ободряя и возвращая веру в себя и надежду на удачу.
Григорий Сергеевич перестал хмуриться.
Как будто оставил позади, у Амура, тяжёлый груз своей души.
По-новому застрочили колёса, оживлённо тараторя Тоне новости родной Уссурийской дороги.
— Тут-так, вот-так, тут-так, вот-так!
— Вот как? Вот как? — вторила им Тоня, окунаясь в заботы и мысли о своей семье и родне, с нетерпением ожидающей её очередного приезда.
Приезд, длинный ряд объятий, смачных поцелуев, новые племянники и племянницы, бесконечный рассказ о диковинной жизни на самом краю дальневосточной земли, пытливые вопросы, волнения
