У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик
Жизнь.
Детей и внуков.
Хватит ли на всё это одной звёздочки?
55. Советская Гавань. Терзания «Полковника»
Горы дальние,
заставы миновал,
Прежде чем явился я сюда…
О тоска, когда не можешь больше
Встретиться с любимой никогда!..
Накатоми Якамори, VIII век
А в лагере «Полковник, господин Исида» боролся с чёрными демонами отчаяния. Он в бесконечный раз переживал тот август 1945-го. Тот страшный миг девятого числа, когда он вёл совещание. Вестовой вбежал и пал перед ним на колени, подавая телеграмму. Ту самую, в которой говорилось о гибели Нагасаки. О том, что его Сатико сгорела в атомном аду вместе с Эттян. Что в тот миг с ними вместе унеслись ввысь души восьмидесяти тысяч человек!
Тогда, в тот момент нечеловеческим усилием воли он удержал лицо. Он долго смотрел на телеграмму, потом жестом отослал вестового. И сумел продолжить совет. Страшное известие о гибели Нагасаки он довёл до сведения присутствующих только в самом конце. Он помнил их одеревеневшие лица, тот ужас, что тогда укрыл всех ядовитыми крылами. Когда они ушли, он долго сидел один, закрыв лицо руками.
Мыслей не было.
Он ощущал, что в душе его разверзлась чёрная и бездонная пропасть, и туда скатываются, осыпаются жалкие осколки его никчёмной жизни. Только гнев, на гребне которого пеной сверкала безжалостная ярость, удержал его в тот миг.
Они отомстят!
Он не знал — как, но крепко верил — его великая Родина, благословенная Ямато, соберёт волю в железный кулак! Несмотря на оглушительное поражение флотских в юго-западной части Тихого океана, оставались ещё они — армейские! Их огромная Квантунская группировка! Ещё большая Экспедиционная армия в Китае!
Но пятнадцатого числа того же проклятого месяца августа ему принесли приказ. Приказ имперского генерального штаба о безоговорочной капитуляции вооружённых сил Японии. Слова приказа, отданного в том числе и ему лично, впечатались в мозг. Горели там столбиками огненных иероглифов.
«Старшие японские командиры и все наземные, морские, воздушные и вспомогательные силы внутри Маньчжурии, Кореи севернее 38°50′ северной широты, Карафуто и на Курильских островах должны сдаться Главнокомандующему советскими войсками на Дальнем Востоке».
Сдаться!
Ему! Теперь!
Чёрные молнии сверкали в его глазах, когда он рвал этот приказ. Он проклял и имперский генеральный штаб, и лукавого Коити Кодо, советчика отрёкшегося «тэнно хэйка» (Его Величества Императора) Хирохито! Всех, предавших идею Великой Японии! Давая выход своей бесконечной ярости и отчаянию, против приказа — он продолжал сражения. Его батальоны бились! И были повержены.
Сам он получил тяжёлую контузию. Почти умер.
Пришёл в себя в русском плену.
К его великому несчастью, его выходил этот презренный врач Ёсикава.
Как он был тогда взбешён! Как смел этот старик такое совершить? Вернуть к ненужной ему жизни!
Сначала он был готов немедленно следовать «пути чести» — «гири». Но пришла мысль, что он — последняя веточка на засохшем дереве некогда могучего и знатного рода. Не пристало ему пропасть в дебрях этой чужой страны, чтобы собаки грызли его кости.
И из уважения к предкам и к семейному достоинству он задержался в этом мире.
Чтобы вынести невыносимое и стерпеть нестерпимое, как сказал, обратившись к японцам, «тэнно хэйка» Хирохито…
Его боевые офицеры согласились с ним, как им следует поступить. Он был уверен в них. Хотя их молодость и берёт своё, хотя и резвятся они, как дети.
Пусть.
Пока.
А когда придёт час… Он вспомнил «дзисэй» — «песню смерти» одного из пилотов-камикадзе.
И упадем мы,
И обратимся в пепел,
Не успев расцвести,
Подобно цветам чёрной сакуры.
Масафуми Орима. Его послание на белом траурном шёлке стало широко известно. Но пилоты всё равно рвались в небо! Чтобы уподобиться падающим звёздам.
А сам он?
Он уже мёртв. Умер в том августе 1945 года. Тело его пока ещё отдавало приказы, двигалось, но душа покинула земные пределы. Всё, что он любил, чему жил, перед чем преклонялся, погибло. Остались только могилы предков.
Сатико… В пятнадцатый день восьмого месяца по лунному календарю, в память о Сатико, любившей этот древний праздник любования луной, он не спал. Одиноко глядел на луну. Губы его шевелились, беззвучно произнося такие уместные здесь строчки Сато Норикиё, великого Сайгё.
Летней порою
Луну пятнадцатой ночи
Здесь не увидишь.
Гонят гнуса дымом костра
От хижины, вросшей в землю.
Вспоминал, как Сатико радовалась, ставила под лучи лунного света веточки серебристого мисканта. Как Эттян, лукаво оглядываясь, не смотрят ли на неё, утаскивала со стола цукими-данго, один из рисовых колобков.
Дышать становилось всё труднее, воспоминания задавили грудь. В который раз пришли соблазнительные мысли.
Нет, не здесь! Тело его не ляжет в чуждую ему землю.
…А через малое время в его жизнь ворвалась, как летняя гроза, как цветение сакуры, как великолепие гроздьев глицинии, эта русская женщина — Тони-сан!
Когда она влетела в его личные «покои», он испытал шок. На один безумный миг он обманулся, решил, что это вернулась его Сатико. Нежная, порывистая. Что её призрак, призываемый его тоской, явился к нему!
Потребовалось время, чтобы он опомнился. И снизошло понимание, что это не привидение, это — живая русская женщина, даже и не похожая лицом на Сатико.
Но всё же что-то было в Тони-сан, роднящее её с его любимой, испарившейся в ядерном взрыве. В присутствии Тони-сан он с удивлением осознавал: его Сатико каким-то образом здесь, рядом, полная жизни, осязаемая и манящая.
Он дал себе волю.
Отпустил чувства на свободу.
И — заблудился в сновидениях. Перепутал сон и явь. Правду и ложь.
Но нет.
Теперь — всё. Это только бесплотные и жестокие миражи.
Его Сатико улетела белым облачком, и нет возврата.
Последняя любовь оставлена ему — древняя земля Ямато! И он упокоится в ней.
«Господин Исида», опять задыхась, схватился рукой за грудь. В голове звенело.
Как можно вынести эту боль и остаться жить?
В понедельник Тоня узнала, что «Полковник» заболел. Сказались последствия тяжёлой контузии. Тоня послала переводчика к доктору Ёсикаве справиться о здоровье больного. Спросить, можно ли навестить его в больничке. Доктор разрешил ей зайти на минуту, не больше — больной очень плох.
Тоня сорвала большие белые
