У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик

Морковка была хорошая, лук — тоже. Тоня посадила и картофель. Но участок был мал, и картофельные грядки скорее напоминали клумбу с красивыми белыми шапками цветов. Интересно, но Вера впервые оценила аромат цветов картофеля.
— Лизка, ты понюхай, они же духами пахнут, как та дама в Ворошилове, помнишь, я тебе рассказывала, вот так же и пахнут!
Лиза смеялась, убегала: что за глупости — нюхать картофель!
Иногда выбирались в лес.
Всё вокруг усыпано цветами: ирисы, белые и синие колокольчики, клевер, жёлтые «собачки», дикие пионы, огромные ромашки. Вместе с мамой собирали ягоды, было много белых грибов. Местные показали им болота с клюквой, морошкой. Но далеко ходить одни девочки не отваживались. Да и мама не велела.
А Григорий Сергеевич вечно был занят.
Хлопотное дело — руководить лагерем военнопленных, даже и таких дисциплинированных.
Даже и взнузданных твёрдой рукой «Полковника, господина Исиды».
Вот и август 1947 года. После запоздалой весны лето было ещё в разгаре. В дальневосточном разгаре, конечно. Зато дожди перестали! Но помидоры краснеть и не думали.
— Ничего, — говаривал папа Гриша, — мы их на зиму такими положим, они к зиме дозреют. Зимой у нас будут свои помидоры!
— Сливы у нас будут, — шептала Вера Лизе. — Зелёные сливы.
Та, прикрываясь ладошкой, смеялась.
Летом старенький доктор Есикава неожиданно стал учить русские слова. Он рисовал кистью чудесные смешные рисунки и просил Антонину Степановну называть, что это.
Сначала доктор написал дату. Тоня подумала.
— Сегодня?
— Си-ва-дня…
— Семья, — медленно и чётко произносит Тоня, с удивлением и удовольствием наблюдая, что под ударами кисти доктора на листе бумаги оживает изображение обнявшихся мужчины, женщины и ребёнка.
— Сем-ма, — старательно выговаривает маленький старичок.
— Дом, — говорит Тоня, увлекаясь игрой.
На бумаге около семьи возник японский «теремок» с загнутыми кверху углами крыши.
— Дом.
Вот стараниями доктора Ёсикавы мужчина на рисунке дарит сердце смущённой, но улыбающейся женщине.
— Любовь?
— Лубов…
Следующая картинка была неожиданной. Доктор нарисовал толстого весёлого зайца, скачущего по листу куда-то. Потом перечеркнул его и нарисовал лежащее безжизненное тельце с трогательно раскинутыми ушами. А рядом — человек с луком и стрелами. Тоню передёрнуло.
— Убил?
— Юби-ил…
— Странно. Что это на него нашло? — допытывалась Тоня у Григория Сергеевича.
— Он что, хочет у нас в городской больнице приём вести? И почему с переводчиком не учит?
Григорий Сергеевич пожимал плечами. Он не знал.
Суббота, девятое августа.
Антонина работает, как и всегда. Завтра — воскресенье, обещала девочкам сходить погулять. Но столько дел… Постирать и приготовить на неделю.
Ничего, всё успеет. Сегодня уйдёт пораньше.
Ближе к вечеру, когда Тоня уже собралась домой, к ней зашёл переводчик с приглашением заглянуть к доктору Ёсикаве. Недоумевая, что за срочность такая, она пошла в приёмный покой. Привычно скинув туфельки у двери и оставшись в белых носочках, прошла в приёмный покой.
Её приветствовали двое. Доктор и «господин Исида». Намётанным глазом Тоня определила, что доктор смущён сверх меры, а тот, второй — чернее ночи. Тоню просто с головой захлестнула волна тягучего ужаса. Что случилось?
Повинуясь мановению руки «Полковника», переводчик выскользнул на улицу. «Господин Исида» жестом предложил Тоне подойти к хорошо ей уже знакомому маленькому столику.
Доктор мягко опустился на пол перед столиком. Сел в традиционной японской позе на пятки. «Полковник» как-то судорожно расстегнул пуговицу нагрудного кармана френча и вытащил… небольшую истрёпанную по краям фотографическую карточку. Кинул на неё зовущий, тоскливый взгляд. Положил на стол и отошёл к окну. Встал там спиной к ним, ссутулившись, заложив руки за спину.
Тоня разглядывала карточку.
На фоне цветущего дерева стояли трое. Впереди — «господин Исида». Тоня с трудом узнала его в этом исполненном радости и довольства человеке. Чуть позади него стояла красивая японка в изящном европейском костюме и шляпе. Длинные волосы женщины были забраны в низкий пучок на шее. Рядом улыбалась хорошенькая девочка в кимоно. В руках она держала крохотный зонтик. От фотографии веяло семейным уютом.
Доктор ревниво переводил взгляд с фото на Тоню. Ждал, чтобы оценила. Потом достал стопку своих картинок, глянул.
— Сем-ма.
Тоня кивнула, что поняла.
— Лубов.
Опять кивок.
Тоня осознала, что приближается что-то невыносимо ужасное, ей захотелось оставить эту комнату со сгущающейся тяжёлой атмосферой, выскочить на воздух… Но она слушала дальше.
— Нагасаки, дом.
Тоня не хотела знать. Защищаясь от неизбежного, она выставила вперёд обе ладони, качала головой, но доктор гнул своё.
— Юби-ил…
— Их убили… — Голос Тони задрожал.
Она больше не могла выносить того, что тут происходило.
— Си-ва-дня…
— Сегодня?
Доктор положил поверх стопки знакомых картинок новую. На ней кудрявился похожий на гриб… взрыв?
Только тут Тоня поняла.
— Ядерная бомба, — помертвелыми губами молвила она.
Сегодня было 9 августа 1947 года. Два года назад, 9 августа 1945 года, мир ужаснулся второй атомной бомбардировке японского города. Теперь — Нагасаки.
Тоня вскинула глаза на фигуру у окна. Ей показалось, что плечи мужчины вздрагивают от сдерживаемых рыданий.
Это был предел. Умоляюще сложив руки перед собой, с побелевшим лицом и слезами на глазах Тоня поклонилась доктору и выскочила из комнаты.
Домой, домой!
Доктор смотрел ей вослед. Теперь она всё знает. Как правильно она всё поняла, какое горе, ужас и сочувствие отразились на её лице. Как тонко она поступила, не сказав ничего. Любое слово звучало бы фальшью. Такая трагедия!
Тонечка еле дождалась прихода Григория Сергеевича.
— Гриша, Гриша, мне всё рассказали! У «Полковника» американцы сожгли всю семью в Нагасаки! Атомной бомбой! Сегодня у него день траура по погибшим. Вот почему он тебе помогает. Он сделал выбор между американцами и русскими.
Тоню просто трясло.
— Тося, Тося, ну же, успокойся!
Григорий Сергеевич обнял жену. Она прильнула к нему, ища утешения от всех ужасов и мерзостей этого страшного и жестокого мира.
— Гриша, милый, мне его так жаль, так жаль… Ох, Гриша. Как подумаешь, что он испытал, когда узнал, что жена и дочь… Что весь город за мгновение… — всхлипнула она.
— Тоня, это война. Поганая война. Вот сидела бы Япония тихо, не было бы и этих смертей. Сами на рожон, черти мелкие, полезли! Ну, не плачь, не плачь, родная моя, дорогая, Тонечка… Мы вместе, мы всё прошли и пройдём всё, что нам выпадет. Мы будем жить. Мы всегда будем вместе.
— Вместе. Всегда. Обещай мне!
— Я обещаю.
— Гриша, он её фотокарточку в кармане носит, прямо на сердце, как и ты носил! — прошептала Тоня своё сокровенное и опять разрыдалась. — Как и ты…
Гриша молча крепко-крепко прижимал Тонечку к себе. Никто не сможет отнять её у него!
Никогда!
Летняя ночь августа 1947 года.