Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

Хаинхирва довел его до укрытия.

— Лежи здесь и не двигайся, — сказал он и, положив около него патроны, перешел на новую позицию.

Раньше с южного склона слышались выстрелы трех бойцов. Теперь же стреляли двое. Баин был убит.

Хаинхирва пристально наблюдал за тем, как ведут бой обе группы бойцов, и сам метко разил врага. Он посмотрел туда, где лежал Дандархайдаб. Тот выполз из укрытия и, сделав больше двадцати выстрелов, снова был тяжело ранен.

Когда Хаинхирва подполз к нему, Дандархайдаб был еще жив. Он вынул из кармана гимнастерки потертую книжку, это был устав партии. Не открывая глаз, с трудом шевеля воспаленными губами, боец проговорил:

— Командир… я… прошу считать меня членом монгольской Народно-революционной партии…

Это были последние его слова. Хаинхирва вспомнил, что Дандархайдаб уже получил рекомендации и только ждал собрания, на котором его должны были принять в партию.

Хаинхирва осторожно поднял его и перенес за выступ скалы. Потом взял винтовку, из которой стрелял Дандархайдаб, и прошептал:

— Пусть и я погибну на той земле, где лежит убитый Дандархайдаб.

Винтовка вновь обрела хозяина и все так же метко разила врага. Хаинхирва много раз менял позицию, перебегая с места на место, но кольцо смыкалось все теснее.

Огонь наибольшей силы гоминьдановцы сосредоточили на том месте, где залегли Гиван, Тэгшэ и Давадоржи. Мины рвались то справа, то слева от них, и наконец вражеский минометчик нащупал цель. Тэгшэ вскрикнул и, потеряв сознание, уткнулся лицом в землю. Его пулемет опрокинуло взрывом. Гиван и Давадоржи подбежали к товарищу. Осколок попал ему в правую ногу, раздробив кость. Гиван кое-как, с трудом перевязал рану, а Давадоржи установил пулемет и снова открыл огонь.

Тэгшэ со стоном открыл глаза.

— Надо менять позицию… Оставьте меня, — проговорил он. Но Гиван и Давадоржи не послушали его. Тогда он сказал: — Я… доберусь, — и, тяжело волоча раздробленную ногу, пополз среди камней. Давадоржи и Гиван с ужасом смотрели на побелевшее лицо товарища, на котором, как угли, горели черные глаза, и им казалось, что сами они испытывают не меньшую боль. Тэгшэ подполз к выступу скалы, привалился к нему плечом и протянул руку за винтовкой Давадоржи. Тот отдал ее и лег за пулемет.

Окружив трех пограничников, гоминьдановцы прекратили огонь, уверенные, что теперь они захватят их живыми.

* * *

В то время как на безымянной высоте шел бой, господин X мирно спал в номере гостиницы, укрывшись шелковым одеялом. Но вот в дверь постучали, и господину X волей-неволей пришлось открыть глаза. Стук этот как бы донес сюда отголоски жестокого боя, происходившего в районе реки Будун-Харгайту.

Недовольный тем, что его разбудили, господин X замахнулся было на вошедшего связиста, но, увидев в его руке донесение, зевнул и спросил:

— Что это? Откуда?

— Донесение от господина Хау Ена, — ответил связист.

Господин X быстро пробежал бумагу:

«Наши потери составляют свыше тридцати человек убитыми и свыше двадцати ранеными. Несмотря на это, мы успешно продвигаемся вперед. Отряд монгольских пограничников окружен. Он состоит из трех групп, по-видимому, численностью 70—80 бойцов. Подполковник Хау Ен».

Господин X кое-как оделся и, не умываясь, не завтракая, вышел к ожидавшей его машине и поехал к Цзо Пусану. Ознакомившись с полученным донесением, Цзо Пусан предложил господину X направиться в тюрьму, чтобы осмотреть камеры и помещение для допроса захваченных в плен монгольских пограничников.

Они вошли в комнату, где в образцовом порядке лежали резиновые дубинки, изогнутые железные прутья, ременные плетки, кривые ножи для выкалывания глаз. Тут же была и дыба.

Всякий культурный человек, увидев все это, подумал бы, что он попал на выставку средневековых орудий пытки. Более того, он, вероятно, сказал бы, что теперь человечество не применяет таких орудий пытки. Но господину X, видимо, и этого показалось мало, и он не преминул заметить Цзо Пусану, что тот плохо подготовился.

Затем они осмотрели камеру для заключенных. Это был подвал без окон, с земляным полом, с окованной железом дверью.

Но господин X и тут остался недоволен — слишком чисто, слишком светло! Если бы под землей был еще один этаж, он предложил бы поместить заключенных именно туда.

Полагая, что пленных будет много, они решили освободить для них еще несколько камер.

В этих темных ямах были заключены люди, героически боровшиеся за свободу и независимость великого китайского народа. Много месяцев заключенные не видели света, подвергались жестоким пыткам. Но ни один из них не изменил своему долгу, не изменил священному и правому делу борьбы за свободу и мир.

«Мы свяжем монголам руки и будем выволакивать их из этих черных ям за уши, за носы, за что попало. Мы подвергнем их таким пыткам, перед которыми человек устоять не сможет», — предвкушая удовольствие, подумал господин X.

Цзо Пусан вызвал полицейских, и те начали перегонять людей из одних камер в другие. Все заключенные были искалечены пытками — у кого перебиты руки, у кого ноги, у кого выбиты зубы. Не одна пара глаз с ужасом и злобой смотрела на мучителей, как бы говоря: «Цепные гоминьдановские собаки! Вы ничего не добьетесь от нас. Где найдется такая тюрьма, в которую вам удалось бы заключить весь китайский народ? Наша борьба справедлива, наше дело правое. Мы победим и будем судить вас! Мы, коммунисты, твердо верим в это».

Господин X и Цзо Пусан не вынесли взглядов заключенных. Им вдруг показалось, что тут слишком жарко и душно, и они вышли на воздух, вытирая вспотевшие лбы.

* * *

Бой на безымянной высоте к северу от реки Будун-Харгайту все еще продолжался.

Теперь Хаинхирва уже не мог руководить двумя другими группами. Что они еще сражаются, он знал только по звукам выстрелов. «Вот стреляют на южном склоне — это черноглазый Чойжин и коренастый Гончикцыбик, — думал он. — Как им, наверно, хочется пить. Если бы они были поближе, я сменил бы их у пулемета, дал бы им передохнуть. А вдруг они ранены?» О себе Хаинхирва совсем не думал. Он не помнил, есть ли у него вода во фляжке, не отирал пота и только жадно прислушивался к пулеметным очередям, раздававшимся на южном и северном флангах.

Временами пулемет Тэгшэ замолкал, и тогда гоминьдановцы поднимали истошный крик, готовясь к атаке.

— Командир Гиван! — сказал Тэгшэ, — остался только один диск. Как быть?

Гиван, сжав кулаки, посмотрел на диски, разбитые взорвавшейся миной.

— Вставляй последний, — приказал он Давадоржи, и тот дал очередь по врагам, карабкающимся вверх по склону. Гиван поглядел на часы. Было пятнадцать минут двенадцатого. Он подумал: «Бой