Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский
Только в тюрьме сказал Бюки слова, звучащие жестокой самооценкой: «Человек как скотина: куда гонят, туда и идет».
Но были же среди «низших чинов» люди, которые по мере сил способствовали побегу арестованных!
Все эти размышления находят продолжение в повести Имре Добози «Вторник, среда, четверг». Один из ее героев с горечью говорит о том простодушном солдате… который только в самом конце осознает, в какое подлое дело его впутали:
«Лишь тогда он прозревает и клянется никогда больше не допускать ничего подобного. Этот парень, как правило, завоевывает симпатии почтенной публики. Наивная неискушенность избавляет его от подозрений в соучастии и необходимости отрицать свою вину. Даже его запоздалый бунт против уже поверженного зла и насилия столь подкупает, что тревожный вопрос о том, как он поступит, если вновь воспрянет зло, — становится по меньшей мере неуместным».
Имре Добози нисколько не чуждается подобной публицистической заостренности в речах своих персонажей и даже строит сюжет таким образом, чтобы свести героев в яростной словесной схватке, дать им исповедаться перед читателями. Такова, например, сцена прощального ужина в баронском замке, позволяющая автору как бы предоставить «последнее слово» осужденному историей классу бывших хозяев страны.
Напряженная работа мысли, происходящая в головах героев, понятна: Венгрия стоит накануне огромного поворота в своей судьбе.
«…на многое придется взглянуть совершенно иначе, — говорит Дешё, историк по профессии. — На войну и на все, что ей предшествовало… пожалуй, на всю венгерскую историю, от начала до конца. Без легенд и оправданий».
Вот эту-то назревшую потребность в острейшей самокритике я имел в виду, говоря о специфической, национальной логике обращения венгерской литературы к событиям прошлого.
Нельзя же просто взять да и свалить на кого-то вину за все случившееся! Есть в повести Добози примечательная деталь: героям пришлось застрелить обнаруживших их жандармов, и когда оттаскивают эти трупы, головы убитых «покачиваются из стороны в сторону, словно отрицают свою вину, они, дескать, ни в чем не виноваты, их послали, приказ есть приказ».
Стремление к предельной объективности, к тому, чтобы, не ограничиваясь искренне пережитым сознанием своей нравственной вины за неумение противостоять фашизму, сделать из этого горького «вчера» необходимые выводы на будущее, — вот в чем драгоценный пафос этих повестей о «минувшем».
Ничуть не удивительно поэтому, что эти книги при своем появлении в середине 60-х годов воспринимались как остросовременные явления и представляли собой заметные вехи литературного процесса, равно как и произведения, посвященные куда более злободневному жизненному материалу.
Среди последних пристальное внимание венгерских читателей привлекли повести Дюлы Фекете и Ференца Шанты.
По сравнению с книгами, о которых только что шла речь, «Смерть врача» Дюлы Фекете переносит нас в обстановку, кажущуюся почти идиллической.
Мирная деревня. Ушедший на пенсию врач. Жена его, которая по утрам любит нежиться в саду возле куста сирени. Служанка, бывшая пациентка Деже Вайса, преданно сторожащая его покой.
Но на самом деле покоя не существует. Сердце доктора жжет не только скорбь о погибших сыновьях, но и горечь воспоминаний о том, что в годы войны многие люди — те, кого он лечил, — оказались неблагодарны, жестоки, корыстны.
Пока доктор Вайс работал, «постоянная необходимость что-то делать, словно хороший бетон, связывала воедино его дни, не оставляя зазоров», теперь же старость и болезнь усугубляют остроту этих переживаний, столкновений с людьми эгоцентрического склада, с явными себялюбцами, циниками и скептиками (вроде, например, автора ранее упомянутой теории о волках и овцах!).
Размышления героя о долге человека перед обществом, перед людьми, которые вырастили и воспитали его, — совсем не досужие философствования (тем более, что обстоятельства таковы, что Деже Вайс снова принимается «за старинное дело свое»), а острейшая внутренняя необходимость, тревожная поверка собственной жизни и принципов, которым он, пусть неосознанно, следовал.
Собственно говоря, «долг» — здесь не совсем точное слово. Быть может, правильнее говорить не о нравственной обязанности, а о нравственной потребности дать что-то обществу, людям, миру.
Будучи невыполненным, этот «долг» так же мучителен, как молоко, тяготящее грудь женщины.
И само общество — это не бесплотная, отчужденная от человека абстракция, а реальные, живые существа, в которых принимает участие, за которых тревожится, которых жалеет и любит наше сердце.
Поэтому, по выражению Деже Вайса, «большинство людей не только выплачивает долг, но и щедро платит проценты».
Драматическая битва идей, происходящая в душе героя повести Дюлы Фекете, почти незаметна для окружающих. «Двадцать часов» Ференца Шанты — «хроника» реальных, яростных, порой трагических столкновений различных людей, принципов, интересов, напоминающая, как не проста дорога от «вчера» к «завтра».
Повесть эта продолжает и развивает существующие в венгерской прозе уже в течение многих десятилетий традиции вдумчивого, скрупулезного, часто тяготеющего к прямой документальности, отображения жизни деревни, крестьянства. В последние годы появилось немало интересных произведений, посвященных путям социалистического преобразования сельского хозяйства, связанным с этим конфликтам и тем осложнениям, какие были порождены культом личности Ракоши. Значительность и жизненность этих книг заключается в том, что авторы, даже говоря о серьезных трудностях и трагических ошибках, во многом облегчивших действия контрреволюционеров осенью 1956 года, стремились не к легким обличениям «задним числом», а к серьезной и вдумчивой постановке «больных» вопросов.
Напоминающая по форме репортаж, быстро перемещающая писательский «объектив» с одного героя на другого и позволяющая читателю самому сопоставлять их рассказы о том или ином эпизоде, повесть Шанты выстраивает перед нами целую вереницу разнообразных характеров и позволяет глубже проникнуть в сложную жизнь венгерской деревни.
Как выразился в разговоре автор, повесть его почти на три четверти документальна. Побывав у него в гостях, я встретился там, например, с человеком, послужившим прототипом для одной из интереснейших фигур книги — «директора Йошки» (как зовет его в повести вся деревня). Именно благодаря таким людям, их честности перед собой и народом, их самокритичности народная власть в Венгрии сумела благополучно миновать большой и трудный перевал на пути к будущему.
«Читатели на нашей планете ждут таких книг, пьес и фильмов, которые побуждают к раздумьям, — говорил венгерский писатель Иван Болдижар. — Писателям же сейчас — как, впрочем, и всегда — необходимо то, что Толстой называл умным сердцем».
Биение этого сердца ясно слышится в произведениях, составивших настоящий сборник.
А. Турков
Енё Й. Тершанский
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТЕЛЕЖКИ
Вступление во вступление к вступлению
Господин главный редактор, обуреваемый прожектами по исправлению общества, держал путь в редакцию иллюстрированного еженедельника. Дело было в первом квартале 1944 года.
Редакция располагалась на соседней улице.
Чтобы попасть туда, господину главному редактору надлежало пересечь
