Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский
— Нет, — как бы нехотя соглашается Деше, покрываясь испариной. — Дело, видите ли, в том, что мы, начав борьбу с фашизмом, будем стрелять не только в нацистских вояк и в нилашистских министров и генералов. Нет, господин майор… К сожалению, нам придется убивать и несчастных венгерских солдат, сидящих в окопах напротив, и поэтому, поймите, все это не так-то просто…
— Это весьма прискорбно, — поддакивает Фешюш-Яро, — ведь солдаты не по своей воле там, где они сейчас, и к тому же они ни в чем не виноваты. Но как же быть? Солдаты повинуются приказу и стреляют. Волей-неволей приходится отвечать на их огонь, как это ни горько. Это, между прочим, им тоже известно — товарищу майору и его коллегам, — они прошли через очень длительную и кровавую гражданскую войну…
Головкин перебивает, у него нет больше времени.
— Итак, решили?
Мы все одновременно киваем, кроме Деше.
— Как солдат, — медленно говорит он, — я согласен воевать. Думаю, что это самое честное решение. Я… не хочу идти в плен. Но полагаю, что в создавшихся условиях не гожусь на роль командира.
Опять он единственный из нас вслух высказал свои мысли. Меня раздражает эта его всегдашняя безукоризненность; она выглядит анахронизмом, каким-то пережитком рыцарских времен, но, возможно, лить кажется таковым, потому что наше время основательно отучило нас от прямолинейности.
— Лучший командир, какого я когда-либо знал! — восклицает Галлаи. — Кто был в его подчинении, тот чувствовал себя в надежных руках!
Однако Головкин не собирается уговаривать Деше.
— Очень жаль, — говорит он, остановив на нем взгляд, и по всему видно, что ему действительно жаль. — Ну тогда, может, кто-нибудь другой согласен?
Я быстро выхожу вперед — чего тут тянуть, к тому же хоть раз воспользуюсь возможностью опередить Деше, ведь он сам способствует этому. Но, решаясь на такой шаг, я невольно думаю, про себя, конечно, что наиболее проворный не всегда оказывается наиболее годным.
— Вы лейтенант?
— Да.
— Возлагаю на вас обязанности командира создаваемой венгерской роты. Познакомьтесь с капитаном Валухом, у него получите дальнейшие распоряжения и инструкции. Относительно своего заместителя, командиров взводов и начальников служб представите ему свои соображения с указанием конкретных кандидатур. Вместе с тем прошу принять к сведению, что роте придается вот этот товарищ.
— Фешюш-Яро?
— Да, этот товарищ назначается политруком.
Галлаи от удивления даже присвистнул, хотя это отнюдь не подобает делать во время отдачи приказа.
— Ну как? — спросил Деше, когда мы вышли из кабинета коменданта. — Ты тоже пошел на повышение? А я-то думал, что только языком умеешь болтать.
Все облегченно вздохнули. Решение принято. Шорки вдруг засмеялся:
— Этому, — показывает он на Фешюш-Яро, — каждый километр за два надо считать, он своей кривой лапой не только шагает, но и загребает.
Фешюш-Яро смеется со всеми вместе, не обижается. Но Деше приструнивает Шорки:
— Если ты забыл, я напомню: с сегодняшнего дня Фешюш-Яро твой военный начальник, ты обязан беспрекословно подчиняться ему и отдавать знаки уважения.
Шорки сплевывает и переводит взгляд с Деше на новоиспеченного политрука. За выпуклым лбом старшины со скрипом приходит в движение мыслительный аппарат, и он медленно, методически усваивает вместе с вытекающими последствиями тот факт, что Фешюш-Яро, этот принятый им за еврея, но в свое время законно крещенный, скрывающийся солдат штрафной роты в одно мгновение ока превратился в офицера. Идя по коридору, Шорки молодцевато подскакивает к нему и как-то необычно, немного нараспев, с заискивающими нотками в голосе представляется:
— Господин политрук, покорнейше докладывает старшина Шорки!
Галлаи добродушно ухмыляется. Этот злодей Шорки, избежав плена, больше всего озабочен мыслью, оставят ли ему звание старшины или придется начинать военную карьеру с самого начала, снова быть на побегушках. Но Фешюш-Яро занят более высокими материями, его меньше всего интересует тон — главное внимание он уделяет демократизации создаваемого подразделения.
— Так дело не пойдет, отставить, — отвечает он. — Во-первых, я товарищ, а не господин. А во-вторых, «покорнейше» больше не существует, оно умерло, осталось только «докладываю», и все.
Шорки пытается повторить, но слово «товарищ» скрипит у него на зубах, как зеленый крыжовник. Он даже корчит кислую мину.
Через два часа с нарукавными повязками и удостоверениями, в шапках со звездой мы выходим из ворот комендатуры. Половина четвертого. Смеркается. До утра мы получили увольнительные, и под честное слово можем идти домой, только утром начнется работа — организация первого здесь венгерского подразделения. Фронт стремительно продвинулся далеко вперед, отдаленный гул едва слышен. Со стороны Череснеша тоже доносится шум, но совсем иного рода: скрипит подвода, кто-то громко кричит. К главной площади спускается на телеге кучер Бинеток, сопровождаемый русскими солдатами и изумленными жителями.
— Я сам! Без посторонней помощи! Прикончил и все! — потрясая кулаками, вопит он.
Наконец-то мы тоже поняли, в чем дело.
Пусть себе кричит, нам надо торопиться, дорога каждая минута. Но Галлаи останавливается, сдерживая и нас.
— Вот разбойник проклятый, — зло ругается он, — вы только поглядите: украл наши трупы.
Кучер Бинеток машет руками, его залатанное кожаное пальто развевается, седой чуб свисает из-под шапки, голос у него до того хриплый, словно он всю ночь горланил на свадьбе. Позади него на дощатом дне телеги умело уложены трупы нилашиста и двух жандармов, — кажется, что их больше, чем есть на самом деле. Этот Бинеток мог бы стать искусным оформителем витрин: знает, как показать товар лицом. С трупов кто-то успел уже снять сапоги, под головы им заботливо подложен хворост.
— Я один! — гремит Бинеток. — Никто не помогал! Прикончил всех разом!
Шорки злится, его запавшие глаза светятся зелеными огоньками. Он, видимо, до глубины души возмущен, кипит жаждой мести, как всякий вор-профессионал, которого сумели переплюнуть: трупы ему еще не приходилось красть.
— Сейчас влеплю ему такую затрещину, что у него в глазах потемнеет! И как только земля носит таких прохвостов!
— Останешься здесь, — приказывает ему Деше.
Внешне Деше не проявляет никаких признаков волнения. Во взгляде его, устремленном куда-то вдаль, скорее светится мудрое озорство.
— Готов биться об заклад, — произносит он в раздумье, — что никто не спросит, чем он их прикончил. Поэтому, если все обойдется благополучно, через четверть часа Деметер Бинеток станет национальным героем. Если ему поверят… но почему бы и нет?
— Я один! — хрипит кучер. — Никто не помогал…
Телега, окруженная толпой, сворачивает в сторону комендатуры, туда, откуда мы только что вышли. Фешюш-Яро мрачно смотрит ей вслед.
— Ну ничего, — обещает он, — завтра я задам этому пройдохе, сейчас возвращаться не хочется. — И он ни с того ни с сего
