Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
Родителям про книгу она не рассказала. Отец был для нее тем же, чем для большинства из ее поколения Фрэнк Ливис[69]: мало что соответствовало его высоким требованиям. Ее сочинительство было тайными, скрытыми от его взгляда заметками. Она даже не думала использовать возможность писательской карьеры как повод не переезжать на Север: писателем она себя не считала и ни о какой писательской карьере не помышляла. И никаких идей для новых книг не было: только те же наслоения, те же бессвязные нарезки, а на это ведь каждый способен. Едва плоды ее писаний оказались на виду, она почувствовала к ним презрение. Как-то она увидела, что один студент читает ее книгу в автобусе; ей было приятно (опять клише), но сама она ее не открывала. Обложку сделали неплохую, из фигур Эшера, ножниц и персонажей знаменитых рисунков-граффити. Биллу и Уинифред экземпляры она не послала. А они, даже если что-то и узнали, вида не подали.
Большинство начинающих писателей пытаются поразить, задобрить, потрясти воображаемых родителей. Но с настоящими родителями все по-другому.
Из Фрейгарта стали приходить большие конверты. Но не Фредерике, а Лео. В них были упражнения по звуковому методу обучения чтению, а также задания на труднопонимаемые и нелогичные места – на примерах из романа Агаты Монд «Бегство на Север». Все сцены и фразы были Лео знакомы, все это он слышал, но теперь они были выстроены в соответствии с планом для обучения тех, кому трудно дается чтение. Указания имелись и для Лео, и для Фредерики. «Для отработки омофонии согласных». «Для отработки долгих гласных». Мать и сын стали читать. Лео был как помешанный. Хохотали от души. Фредерика спросила, знает ли он, что «смеяться» пишется не через буквы «ц» и «а». Ну это уж слишком, рассмеялся Лео.
– Тано сказал, что, когда его мама видит тебя по телевизору, всегда смеется. Ты это нарочно? – озабоченно спросил он.
– Во всяком случае, стараюсь быть остроумной. Ну и смешной тоже. Людям надо чаще смеяться.
– Тогда все в порядке. Она еще сказала, что ты слишком быстро говоришь.
– Все говорят слишком быстро в телевизоре.
Лео успокоился.
«Зазеркалье» стало регулярно выходить на новом канале «Би-би-си–2». Уилки старался раскидывать сеть пошире, выбирать темы самые разные и неожиданные. В первом квартале 1969 года гости были как на подбор.
Например, Бенджамин Лодж, постановщик пьес Александра Уэддерберна «Астрея» и «Соломенный стул», который теперь в театре «Дельфин» делал новую постановку «Ченчи» Перси Шелли с элементами «театра жестокости». В пылу воодушевления он рассказывал об отмене полномочий лорд-камергера в отношении театральной цензуры. Его собеседником был Джуд Мейсон, автор романа «Балабонская башня», отбившегося в суде от обвинений в непристойности (на апелляции) и неплохо продававшегося. Цензура была темой передачи, а героем – Д. Г. Лоуренс. Предмет же лежал перед Фредерикой в круглой коробочке, перевязанной малиновой лентой. Она вскрыла ее, и телезрители увидели огромный темный клубок упругих, вьющихся волос – то ли настоящих, то ли искусственных, на экране не разобраться. Лодж и Джуд остроумно рассуждали о мюзикле «Волосы», моде на длинные прически среди хиппи и студентов, ревю «О, Калькутта!» Кеннета Тайнена[70] c прилюдной демонстрацией лобковых волос. В уже более серьезном тоне говорили о Леопольде фон Захер-Мазохе и мехах, фетишизме и андрогинности. Джуд Мейсон, которого для заседания суда обязали остричь длинные сальные седые волосы, снова отрастил их, и из-под локонов выглядывали рыбьи глазки шкодливого чертенка. Волосы же Фредерики были аккуратно убраны под ободок – тоже малиновый, – как у Алисы. Студия была украшена изображениями Королевы Червей, кричащей: «Отрубить ему голову!»
В последующих выпусках обсуждали сон, подземелья (включая, понятное дело, метро, пропавших мальчишек из «Питера Пэна» и кроличью нору Алисы), героев войны (в качестве гостей пригласили велеречивого генерала и награжденного медалью поп-певца). «Кто такие немцы?» (кусок жира Йозефа Бойса[71], немецкий кинорежиссер и американский киноактер, который играл немецких генералов в фильмах про войну). Также темой был «Посторонний» Камю, приходили Колин Уилсон и грозный, но бойкий на язык Джеймс Болдуин[72].
Одна передача получилась особенно интересной. Говорили о младенцах и вообще детях: специалист по естественным родам и детский психолог разбирали теорию привязанности Боулби, а потом пытались понять, как повлияло на их поколение то обстоятельство, что детей было принято оставлять кричать на определенные периоды времени. Героем передачи был Уильям Блейк: «Лучше убить младенца в колыбели, чем лелеять несбыточные желания» и «Дитя-радость». Предмет – жутковатый прорезыватель для зубов, к которому крепился серебряный паяц с болтающимися бубенчиками. На экране время от времени появлялась иллюстрация Тенниела к Льюису Кэрроллу: младенец превращается в поросенка. Плодотворно обсудили сдвиг в общей чувственности, из-за которого и появились «дети цветов», а также врожденную спонтанность, подавляемую в Век Разума.
Потом Уилки внезапно взбрело сделать передачу об играх с мячом, и он долго разыскивал умеющих связать два слова игроков в снукер, теннис, футбол, гольф: его завораживали геометрические и физические ограничения, заложенные правилами этих игр. В конце концов он устроил великолепную беседу, в которой приняли участие физик, интересующийся динамикой и траекториями, и поэт, поборник силлабического стиха, который к тому же был оксфордским профессором и завзятым игроком в крокет. Предметом передачи была средневековая игра бильбоке, позаимствованная из музея. Фредерика спорт презирала, особенно командные игры. И тут ей приоткрылись все, все плоды человеческой изобретательности, которые она раньше не удостаивала вниманием.
Она старалась не опростоволоситься, задав дилетантский вопрос или сделав глупое замечание. Она научилась скользить по поверхности, различать подводные камни, переходить от важного к важному, распознавать остовы идей и занятий, в которых не разбиралась и рассуждать о них не могла. Она вырабатывала что-то вроде условной, кратковременной или полукратковременной памяти. Она увлеклась, и все-таки это было не то.
Ее начали узнавать в магазинах, на улицах, когда она забирала Лео и Саскию из школы. На разного рода вечерах. Люди думали, что знают ее, знают, что она скажет, не успеет она и рта раскрыть. Раньше ей казалось: как здорово быть знаменитостью! Обаяние, писали газеты, мини-обаяние мини-личности. Но она обнаружила, что, становясь «персоной», как личность
