Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
– Во время трапез здесь принято музицировать или читать стихи и выдержки из религиозных писаний. Заг всегда играет и поет. А если бы еще вы ему подыграли, мы были бы очень рады.
– Кларнет у меня не с собой.
– У нас есть. По счастливому или роковому стечению обстоятельств нашелся у Милли Фишер. Сыграете что-нибудь рождественское? «Король танца», а?
Пол протянул брату уже собранный кларнет: трость новая, пробка смазана.
Клеменси Фаррар и Люси Нигби принесли из кухни два закопченных котла с дымящейся похлебкой и поставили на сервировочный стол, где лежали половники.
– Состряпали сами, из того, что Бог послал, – обратилась к Жаклин сидящая рядом женщина. – Там картошка, лук-порей, капуста, крапива, спаржа, морковь, молоко коровье и козье и немного дрожжевого экстракта. И пряные травы. Ничего, вкусно. Только овощи. Вы вегетарианка?
– Нет.
– Вы из квакеров? Или англиканка? Или что?
– Я ученый.
– Ученый – значит неверующий?
– Не обязательно. Но в моем случае – да.
– А по какому вы здесь поводу?
– Приехала повидать старую знакомую.
– А трудно женщине заниматься наукой? Мешают разные препоны?
Жаклин этот светский допрос, устроенный миниатюрной девушкой, порядком надоел.
– Теперь ваша очередь. Вы-то тут какими судьбами? Кто вы по профессии?
– Ну… – Бренда Пинчер поменяла местами вилку и нож, – я – искатель истины, исследователь, наблюдатель.
– Вы тут живете или просто приехали ненадолго?
– Живу. Я из самой первой группы. Дэниел меня знает.
Тот кивнул утвердительно, но не слишком уверенно. Кто эта барышня и чем она занимается, он вспомнить не мог. Пытаясь избавиться от ненужного внимания Жаклин, Бренда затеяла разговор с Дэниелом: что думает об общинах вроде этой, какого мнения о манихействе…
Появился Джошуа Маковен. Торжественно оглядел стол, обвел взглядом всех собравшихся, останавливаясь на каждом лице. И каждый подумал: он пытается увидеть, что у меня на душе, распутать сплетения и узелки. Маркус заметил, как Руфь смущенно покраснела и улыбнулась, хотя ладонь ее лежала на столе рядом с Гидеоновой. Красивый он, подумала Жаклин. И в зале, и в прихожей гуляли сквозняки, было зябко, несмотря на тепло от тел и пар от овощной похлебки. Величественно уселся Гидеон, заняв не одно место: расположившись в центре длинной стороны стола, он напоминал Христа с «Тайной вечери» Леонардо. Маковен же стоял как столп – недвижный, точеный, – и все вокруг замерли.
– Вкусим посланной нам пищи, но не больше, чем нужно, ибо тела наши – лишь временное вместилище духа. Воистину мы живем в шелухе и однажды она отпадет. Будем же принимать плоды земные с благодарностью, но и со скорбью и будем помнить, что грядет время, когда никаких потреб тела не будет, один чистый свет. Думайте о Свете, когда едите, заточенном во всем живом.
Пока Маковен говорил, на свободное место рядом с Маркусом тяжело уселся запоздавший. Знакомый голос произнес:
– Прекрасно-прекрасно, но суп-то все равно хорош. Видел я, как его варили.
Знаком был Маркусу и запах тела нового соседа – все такой же густой, тревожно-едкий. Узнал он и легкий, но слегка неспокойный смешок. Узнал он даже теплоту мягкого седалища. Маркус даже не посмотрел на соседа. Маркус едва дышал. Дыхание перехватило.
Лукас Симмонс – тот, чья навязчивая набожность и набожное вожделение некогда погрузили Маркуса в пучину ужаса и бреда, – соседа узнал.
– Ты?! Я молился, чтобы эта минута наступила. Ты, конечно. Как ты тут оказался? Собираешься остаться? Я так мучился, переживал из-за тебя – где ты, как ты, что обо мне думаешь, осталось ли у тебя в мыслях и в душе для меня место… А здесь хорошо. Тут я отдыхаю после всех моих мытарств. И здесь есть Он, Маркус, человек, который видит самую суть вещей. Ты ведь остаешься тут с нами, тоже станешь…
– Нет, – ответил Маркус и в отчаянии поднял взгляд.
Джошуа Маковен как будто смотрел на него издали. И будто чувствовал его ужас, его отвращение, его беспокойство, его онемевшую душу.
Маковен встал и произнес:
– Пусть звучит музыка. Есть будем молча и послушаем Зага и его брата. Они помогут нам воспарить к Свету и забыть обо всем.
Со своего горнего престола Джошуа Маковен обозревал общину. Подмечал умиротворение и смятение, жар и холод, страх и восторг, чревоугодие и воздержанность, веру и сомнение. Едва его взгляд останавливался на ком-то, тот сразу поднимал глаза: в этом скрещении взглядов читались и искания, и доверие. Вокруг лиц и очертаний тел Маковен видел нечто вроде духовного ореола. Юный Маркус, которого он не знал, ощетинился хрупкими сосульками. Лучезарными, но сосульками: растают. Тот, кто подсел к нему, взмокший, будто его жарили, – его ореол состоял из огромных сгустков, в которые как бы влипали его курчавые волосы и шерстяной наряд. Бренда Пинчер всегда виделась ему безглазым, пушистым дрожащим комочком. Он продолжал осмотр и от источающего млеко и мед Гидеона перешел к Дэниелу Ортону.
И вновь видел он – ибо не видеть не мог – стекающую кровь. И шла она изумительным образом из темной шевелюры Дэниела, струилась по густым бровям и тяжелым щекам, забегала в уголки рта, когда он проглатывал бледно-зеленый суп; по крепкой шее, пропитывала воротник свитера и оттуда растекалась по скрытым свитером плечам, груди и животу. Видения всегда были ясны до малейших подробностей: видел он и летящие с бороды на шею брызги, и капли, монотонно падающие с корней волос. Он видел – нет, не примысливал: видел – алые струи, яркие, густеющие. Это
