Кит на отмели - Элизабет О'Коннор
Когда я обернулась к Джоане, она записывала что-то в блокнотик в кожаном переплете. Ее лоб избороздили морщины.
– Извините. Простите, вам наскучило? – спросила я.
– Вовсе нет, – ответила Джоана весьма уверенно. – Я записываю все, что ты рассказываешь.
Она подняла на меня глаза и улыбнулась; бледность со щек исчезла.
~
После того как они ушли, я не находила себе места. Я трижды помыла их чашки. И почему я не расспросила их о проекте? Из какого они университета? Еще несколько слов про них обоих. Выговор Эдварда членил слова на аккуратные острые отрезки, наподобие голоса, который передавали по радио в доме у Лии. Я не запомнила, как они выглядели. Я спросила Линос, «как они выглядели»? Линос только пожала плечами.
Мы сидели на двух стульях рядышком и ждали отца. Я думала, что мне надо бы сделать еще одну вышивку, но не могла заставить себя пошевелиться.
– Мужчина недурен собой, не правда ли? – спросила я. Грудная клетка Линос поднялась и опустилась, прижавшись к моему плечу.
– И женщина тоже очень мила. Не находишь?
Линос поморщилась и уткнулась носом в мое плечо. Она попросила меня спеть ей что-нибудь на сон грядущий. Я спела первое, что пришло на ум: старинную песенку, которую мы пели в школе, про черную кобылу, купленную на ярмарке. Покупатель откармливает ее, чтобы та стала сильнее, а вместо этого она растолстела. Так разжирела, что околела и пошла на корм сорокам и воронам. Линос тихо посапывала на последней строфе, где певец просит денег, чтобы купить новую лошадь, и откуда песня заводится вновь. Я спела ее снова, вполголоса. Море за окном гудело как рой насекомых. Как пришел отец, я не услышала.
На ту сторону острова вернулся кит, в этот раз завалившись на бок. В воде кишели медузы, их тельца покрывали песок волдырями. Брюхо кита было исчерчено черными бороздами, как древесная кора. Размеры кита, выброшенного из воды на песок, ошеломляли. Нашедший его фермер пытался столкнуть его обратно в воду; его собака с истеричным лаем носилась вокруг них обоих. Стоял невыносимый смрад; казалось, будто под кожей у него что-то перекатывается.
Плавание выдалось бурным и промозглым; моего напарника нещадно тошнит. У лодки нас встречает мужчина с двумя дочерями. Старшая хорошо владеет английским, выученным в школе и по Библии, как она поведала нам позднее, а младшая говорит только на островном наречии валлийского. Наши первые впечатления от острова совпадают с впечатлениями других людей: на многие мили – скалы и вереск, каменные домики со сланцевой кровлей. Почти сразу бросается в глаза пропасть, разделяющая людей от жизни на большой земле: многие носят одежду двадцатилетней давности, а то и больше, из толстого бархата и твида, вкруг шеи и груди повязаны плотные шерстяные шали. Дома у девочек пьем чай. Старшая на удивление смышленая и образованная. Младшая, кажется, дичится нас. После нашего прихода отец возвратился, к рыбацким лодкам.
Когда мы дошли до церкви, проповедник, Преподобный Джеремия Джонс, рассказал нам, что население острова насчитывает пятнадцать мужчин, включая его, двадцать женщин и двенадцать детей. Джеремия угостил нас блюдом из камбалы – кожа в оранжевых пятнышках. Он говорит, что пятнышки считаются добрым знаком и многие островитяне их едят… Кожа жесткая и соленая, и он улыбался, глядя, как мы ее проглатываем.
Мама никогда не протягивала нам руки. Говорила, что испытывает неприятное ощущение. Что у нас липкие пухлые ладони. Она разрешала держаться только за ее рукав. Однажды Линос попыталась подержаться за ее волосы, так мама отвесила ей оплеуху. Мы никогда не видели, чтобы она прикасалась к отцу, хотя иногда заставали их врасплох, видя, как они «клюются», словно птицы. Как и все дети, мы любопытствовали по поводу нашего рождения. Я спрашивала: «Как мы у тебя появились? Откуда мы взялись?» А она отвечала: «Я попросила море, и море дало мне вас. Ночью мне приснилось, что я подошла к двери, а снаружи оказалось дитя на гребне волны».
Утро. Не могу растопить камин. Поленья влажные после мокрого вечера. Я отчаялась и оделась. Натянула платье и коричневый шерстяной джемпер. Потом передумала надевать джемпер и сняла. В комнате стоял собачий холод, и мои соски набухли как точечки. Надела другое платье из толстого бархата. Встала перед зеркалом. Пощипала себя за щеки. Снова натянула джемпер.
Отец наблюдал за мной. Сказал, что я стала странно себя вести после появления англичан, как кошка перед бурей. «Ты забыла разжечь огонь», – сказал он. Я наступила на полено, чтобы показать, как оно размягчилось, и он ничего не ответил.
Я вышла наружу и ходила между домом и церковью. Я пыталась найти какой-нибудь намек на англичан; может, они обронили что-то на ходу, может, они мелькнут в высоком окне. Песок был испещрен следами ног от воды до тропинки, в церковь и обратно, они накладывались друг на друга, петляли. Травы на дюнах чахли, высыпая семена в отпечатки ступней.
На ходу я глазела на вмятины, задаваясь вопросом, какие из них оставили они.
Я подумывала, не перехватить ли преподобного Джонса, когда он будет возвращаться от лодок, но тогда вокруг будет слишком много народу, в том числе отец. Я прошла мимо Кэрис – жены одного из папиных друзей. Она поприветствовала меня, я помахала ей в ответ. Она остановилась и сказала: «Англичане. Они ведь не за тобой пожаловали, знаешь ли». Должно быть, отец ей проговорился. Я заржала как лошадь и поспешно засеменила прочь.
В воскресенье мы переоделись в добротную одежду и прошагали милю на восток, в церковь. Там дома теснились друг к другу и спускались по склону до маленьких навесов и столов, служивших рыночными прилавками. Я видела, как мужчины оборачиваются, чтобы поприветствовать отца, затем, улыбаясь, здороваются со мной. Я придерживала Линос поближе к себе, положив руку на ее сердце. Я не слыла хорошенькой: многие говорили, что у меня красивые светлые волосы, от чего мне только хотелось напрочь их постричь.
Церковь приземистая и замшелая. На крыше выстроились в очередь белые чайки. Помет густой, как трава, вопреки усилиям проповедника отмывать черепицу. Внутри пахнет сыростью. Большая деревянная Мария сидит по левую руку, святой Иоанн Креститель – по правую, с деревянными овцами. Когда-то фигуры были выкрашены в яркие цвета.
Церковные скамьи малы и вмещают четверых или около того. Семьи садятся
