Убей крестоносца - Александр Васильевич Чернобровкин
Я надавил, не давая заорать и подняться, произнес шепотом на латыни, которую знает мало кто из аборигенов, повторив второе предложение дважды:
— Не дергайся. Тебе привет от Эрмангара д’Аспа.
Этот приход условно подчиняется аркской комтурнии.
Сильвестр расслабился, поняв, наверное, что это не кошмарный сон и не привидение, и я убрал обслюнявленную ладонь с его рта.
— Тебе письмо от него. Ты должен написать ответ и сделать это быстро, чтобы я до утра убрался из города. Это и в твоих интересах, — продолжил я.
— Сейчас оденусь и напишу, — шепотом пообещал он.
Я вернулся в первую комнату, нашел в небольшой нише глиняную масляную лампу в виде цветка орхидеи. Огниво и кресало лежали рядом. Я уже управляюсь ими, как обычной зажигалкой, хотя первое время изрядно помотали мне нервы. Лампа была заправлена конопляным маслом. Помещение начало наполняться ароматами зеленого ореха и самую малость сладковатым марихуаны. Как будто в кумарню попал.
Священник Сильвестр вышел в нижней белой тунике длиной почти до ступней с треугольным вырезом спереди и короткими рукавами. Почти полностью седые волосы подстрижены коротко, и лоб плавно переходит в лысину, она же тонзура. У него было округлое, оплывшее лицо с маленькими поросячьими глазками и трех-четырехдневной седой щетиной. На меня все еще смотрел с испугом, принимая за нечистую силу, видать. Послание прочитал вслух, стоя у самой лампы. Нынешние люди читать про себя не умеют. Так приучены. В послании было пожелание без указания адресата справиться с морским змеем Левиафаном и поесть чечевицу. Наверное, какие-то известные отправителю и получателю шутки, основанные на том, что святой Сильвестр в четвертом веке нашей эры изловил это чудовище, поэтому тысячный год не стал катастрофичным для христиан, как предрекалось и к чему на полном серьезе готовились, и еще в день его почитания тридцать первого декабря едят бобы, похожие на монетки, чтобы приманить деньги. Священник сразу обмяк и даже улыбнулся, раздвинув пухлые щеки, покрытые топорщащейся щетиной.
— Ему нужны сведения об остановке в городе: каков дух жителей, где слабые места, когда лучше напасть. Напиши ответ на обратной стороне и добавь что-нибудь, чтобы комтур понял, что это именно ты написал, — сказал я.
Хозяин жилища достал из другой ниши в стене глиняную чернильницу со съемной крышечкой и два гусиных пера. Сев за стол, Сильвестр довольно быстро накарябал, поскрипывая пером, довольно длинное послание мелкими буквами, делая почти в каждом слове грамматические ошибки. Предупреждал, что запасов продовольствия много, лишних едоков — женщин, детей и стариков — отправили в другие города, узнав о приближении франков; что гарнизон бодр, полон боевого духа и ждет подмогу из Дамаска, оттуда постоянно прибывают гонцы, проникая, не знает, как именно, ночью в город. В конце добавил, что чечевицы нет, питается пшеном.
— Комтур поймет, — объяснил священник и, догадавшись, что я, даже стоя напротив, читал то, что он пишет, полюбопытствовал: — Откуда так хорошо знаешь латынь?
— Младший сын. Должен был принять сан, но сбежал из монастыря, где меня учили, отправился воевать на Святую землю, — соврал я, не моргнув.
— Пути господни неисповедимы. Он знал, что здесь ты послужишь лучше, — перекрестившись, произнес Сильвестр и признался смущенно: — Испугал ты меня сильно! Принял за дьявола, явившегося за моей грешной душой!
Он собирался еще что-то сказать, но я оборвал:
— Мне пора. До темноты надо вернуться к своим.
— Буду молиться за тебя до первого часа, — пообещал он.
Сутки сейчас у западноевропейцев делятся на службы. Начинаются с заутрени в конце ночи. На рассвете наступает первый час, утром — третий, в полдень — шестой, между ним и вечерними сумерками — девятый, а потом вечерня и завершающий час, последняя служба незадолго до полуночи. В зависимости от времени года и географической широты эти часы разной продолжительности.
— Если в ближайшее время в городе будет тихо, хватит и до заутрени, — сказал я и вышел наружу.
Там было все еще темно и тихо. Собаки опять залаяли, зачуяв меня. Наверняка местные шерлокхолмсы обоего пола, услышат их и сделают вывод, что ночью кто-то прошелся по отрезку улицы от крепостной стены до церкви и обратно. Если на нем живет какая-нибудь дама с небезупречной репутацией, сделают один вывод, если такой нет, во что верится с трудом, будет несколько вариантов.
Обратили внимание на лай собак и воины на вышке рядом с улицей. Я чисто из элементарной предосторожности остановился у крайнего правого дома перед выходом на дорогу, идущую вдоль крепостных стен, потому что во дворе собаки не было. Присев в проеме у ворот, подождал, когда смолкнут другие, и заодно понаблюдал за той частью дороги слева, что была видна. Там было пусто. Затем, пригнувшись, добрался до угла дома и выглянул, чтобы оценить ситуацию справа. Там тоже никого не увидел и собрался было двинуться дальше.
— Я же говорил, что это собака пробежала, — произнес на тюркском языке молодой голос в районе башни, которая была метрах в двадцати от меня.
— Нет, на собак гавкают злее, а так — на человека, — возразил второй, принадлежавший пожилому. — Пойдем посмотрим. Зажги факел.
— Нечего мне больше делать. Иди сам, — отказался молодой.
Послышались шаги: кто-то зашел в башню. Через короткое время к нему присоединился второй. Лень спасла им жизнь.
Я плавно пересек дорогу, прошел вдоль стены до дома-ориентира, где прилег, дожидаясь, когда молодая луна нырнет под другое комковатое одеяло, чтобы покемарить малость. Пока лежал, по сторожевому ходу прошел кто-то, стуча, может быть, нижней частью копья, по мерлонам, как пацаны палкой по штакетнику. Кстати, такого типа заборов здесь не видел, предпочитают каменные. Стуканье затихло возле следующей башни.
После того, как луна спряталась за облаком, я поднялся на сторожевой ход. Никого в обе стороны до башен. Протиснувшись между мерлонами, шустро спустился вниз и залег. Как меня учили, в такие моменты появляется уверенность, что добрался до безопасного места, можно расслабиться, и это губит. Выждав и убедившись, что не привлек внимания стражи на стенах по обе стороны впадины, медленно двинулся
