Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

Глава 5

Славно потешились в Добрудже и Лудогории берладницкие удальцы. Брали они штурмом укреплённые городки, налетали вихрем на болгарские и валашские сёла, угоняли скот и коней. Грабили купеческие ладьи, отбирали у вельмож дорогие одежды и ценности. Сопутствовала берладникам удача, лишь кое-где в городках оказывали им слабое сопротивление немногочисленные ромейские гарнизоны. Не ожидая с этой стороны нападения, император Мануил увёл большую часть войск в Сербию и Далмацию[74], где сейчас шли ожесточённые бои между Ромеей и уграми. Опустошённые после лихого набега, лежали придунайские области империи, неоткуда было Мануилу ждать подвоза продовольствия для своего войска. Выходило так, что на руку уграм сыграли берладники. Но о том удальцы не думали, набег был их стихией, «за зипунами» готовы были они ходить хоть на край света.

Возвращались назад довольные, обременённые добычей, на тех же плотах перевезлись через Дунай на родную Берладскую сторону. Вот уже и Текуч прошли, уже и пристани Берлада неподалёку.

Акиндина хвалили наперебой, казалось многим, вот он, вождь их, главный ватаман. А что – и умом не обделён, и силушкой Господь наградил щедро. И храбр – первым лез на крепостные стены, врывался в городки через проломы. Многие вспоминали князя Ивана – тот тоже хоробр был и отчаян, да токмо неудачлив. К Акиндину же воинское счастье будто само липло.

…Последнюю ночь перед возвращением в Берлад они встали лагерем на берегу реки. Акиндин сидел у костра, задумчиво глядел на снопы искр, ворошил палкой тлеющие угольки. Свежий веющий с реки ветерок обдувал лицо. Стоял сентябрь, в этих местах ещё тёплый по-летнему, ещё зеленели листвой буки и дубы, ещё не чувствовалось дыхания скорой унылой осени.

Берладники шумно пировали, праздновали успех. Даже связанными меж собой возами с бычьими шкурами не огородили они лагерь. Кто теперь посмеет напасть на них, какой ворог! Враги далеко, а крепость их – всего в одном дне пути!

С холодной усмешкой слушал Акиндин, как беснуется вольница. Что на рати бешены и удалы, что на пиру. И беспечны. Что ж, их то беда.

Марья неожиданно вынырнула из темноты, села возле него, вытянула поближе к огню ноги в высоких угорских сапогах. Смотрела на Акиндина задумчиво, размышляла о чём-то своём. Потом вдруг вымолвила:

– Слыхала я, ты из бояр. Братья тебя наследства лишили. Тако?

– Да.

– Я вот тоже. Отец у меня посадником был в Кучельмине. Князь Ярослав отобрал у него земли все, своему дружку отдал, Семьюнке, коего за рыжий цвет волос да за лукавство Красной Лисицей кличут. Слыхал о таком?

– Слыхал.

– Дак вот сей Лисица отца моего по приказу княжьему повесить велел. Гад! И я… Покуда им не отомщу, не успокоюсь! Где б сей ворог ни укрывался, сыщу и угощу стрелою калёною!

– Брось затею сию, красавица. Месть – она токмо душу губит. Тебе бы… – Акиндин на мгновение замолк, глядя в полыхнувшие удивлением и гневом тёмные очи женщины. – Тебе бы замуж выйти, детей рожать. А что отец твой с князем не поделил – то дело прошлое. Забудь, смирись. Я вот свою братву не то чтоб простил, но отодвинул, что ль, как тебе сказать, посторонь… Иными словами, не думаю и не вспоминаю. Так жить легче!

– Не ждала от тебя речей таких! – Красавица хмыкнула. – Замуж, баишь, детей рожать! Нет, покуда не убью его, не выйду!

– Кого «его»? Красную Лисицу, что ль?

– Нет. Лисица – он сподручник токмо. Выполнил работу грязную, волости за то получил. Князя Ярослава! Он в гибели отца моего виновник главный! С тобою, вижу, мне не по пути!

Резко вскочила Марья, отбежала прочь от костра, лишь тень чёрная мелькнула в звёздной ночи.

И едва скрылась она в темноте, загудела вдруг пронзительно в близлежащем буковом леске боевая труба. Ей вторила другая, со стороны реки. Плотной массой хлынула на стан берладников вооружённая до зубов рать. Сверкали в свете факелов доспехи, шишаки[75], бармицы[76], свистели стрелы, громко ржали кони. Акиндин глянул вдаль. В лагере начиналась резня. Тяжело вздохнув, взмыл Акиндин в седло и ринул с кручи вниз, к реке, к переправе, за которой уже дожидался его верный слуга.

…Убитых и раненых среди берладников было без числа. Погибли в ночной сече почти все ватаманы и сотники. В полон тоже увели немало лихих людишек. Поутру служивый князь Святополк Юрьевич, возглавлявший галицкую рать, объехал поле брани и с удовлетворением отметил, что среди дружинников почти не было потерь. Всего десять убитых – против такой орды лучше и быть не могло. Вот что значит неожиданность и прозорливость.

…Акиндин прискакал в Берлад около полудня. Встретившие там Чагрова племянника оружные[77] галичане тотчас провели его в знакомую Нечаеву избу.

В горнице напротив хмурого хозяина, к удивлению своему, увидел Акиндин князя Ярослава, облачённого в простой суконный кафтан. На княжеское положение его указывала лишь золотая гривна на шее в три ряда. Обернувшись в его сторону, князь улыбнулся.

– А, ты, друже! Входи, садись. Думу вот с сотником думаем. Упёрт Нечай, чёрт старый! Не хочет со мной соглашаться. Может, вместе его убедим.

– Енто что ж, выходит, твой человек? – качнул головой Нечай в сторону Акиндина. – Ты его подослал? И поход на ромеев придумал? Сничтожить, стало быть, вольницу нашу порешил! Лукавством взял, Ярославец! Не в честном бою, из-за спины… Вот ты каков!

– Да не кипятись ты! – с досадой прикрикнул князь. – Уразумей, не век вам в вашем углу Берладницком сидеть! Вокруг вон что творится! Всюду рати, встани! Клокочет мир, яко вулкан. Хочу привести вас в свою волю. В жизнь вашу внутреннюю влезать не стану. Даже дани, и той не потребую. Но отныне будет в Берладе отряд оружной дружины стоять. И посадник мой будет в Малом Галиче. Вы же обязаны будете службу воинскую править, рубежи Червонной Руси боронить от любого ворога. Тако ведь было при отце моём. Помню, как ты, Нечай, вместе с нами под Теребовлей бился.

– Знаем мы твою правду. Бояре твои станут закупов своих беглых отыскивать, кабалить их по новой.

– Не станут. Я им то запрещу.

Нечай ничего не ответил. Молчал, сомневался в правдивости княжеских слов, не до конца верил сказанному. Но понимал он также и то, что в главном Ярослав прав. Вольнице их долго не протянуть меж ромеями, уграми и половцами. Одной храбрости здесь мало.

В горницу просунулась масленая рожа княжеского ближнего мужа Семьюнки. Рыжие раскосмаченные волосы его разметались в стороны, зелёные глаза источали живые огоньки.