Кит на отмели - Элизабет О'Коннор
Я ощутила под ухом горячее дыхание Ллеу.
– Помнишь Хавела? – спросил Ллеу. – Он уехал с острова и работает на фабрике авторучек. Его мама говорит, что он дослужился до управляющего, хорошо зарабатывает. И я бы так мог.
Я доставала из горки, одну за другой, посуду, по большей части белую с цветочными узорами разных оттенков. Мне нравились зеленые орнаменты или рыжеватые. Большинство ярко-синие. Я представляла себя на кухне, на большой земле, с посудой без изъяна для моих гостей. Мне нравилось переворачивать посуду вверх дном и смотреть на клейма производителей. Посуда была со всех уголков света. Вустер, Франция, Япония, Нантакет.
– Нантакет, – сказала я. – Это где?
– Представь жизнь, где не приходится заниматься фермерством или рыболовством и у тебя совершенно гладкие руки.
С этими словами он вытянул руки, словно хотел продемонстрировать огромный улов.
Сезон ловли омаров на острове начинался в сентябре. Лодки выходили в море между приливами и выискивали плоские деревяшки на поверхности воды. Большинство лодок наполовину прогнили и обросли ракушками. Сети свисали с бортов как языки. Лодкам давали женские имена вроде «Анна-Мари», «Неста», «Гленис».
Дощечку вытягивали, так как она крепилась к веревке, на конце которой привязывали клетку для приманки и ловли омаров. Иногда дощечки красили в зависимости от того, кто их установил. Не в сезон отец выставлял клетки перед домом, где они испускали кислую вонь, а сетки медленно белели от соли и плесени.
Когда рыбаки возвращались, я искала отцовскую лодку и помогала выгружать омаров в широкие плоские ведра, которые можно было ставить одно на другое. Я всегда считала, что омары очень красивые, пятнистые, как яйца, и у каждого свой оттенок синего. Отец связывал клешни руками, покрытыми шрамами там, где омарам удавалось его цапнуть; кожа была в бледных припухших рубцах. Он без лишних нежностей называл их «ублюдками»: «Закинь этих ублюдков сюда» или «В этом ведре три ублюдка, поберегись».
Когда мужчины заканчивали разгрузку омаров, Преподобный Джонс доставал из своей лодки черную рясу. Возвращаясь на пляж, он натягивал ее поверх грубого костюма, в котором рыбачил. Поплевав на ладонь, он разглаживал волосы. Его щеки покрывала сетка раздраженных красных сосудов.
Мы присоединялись к нему и возносили благодарственную молитву за улов. У нас за спиной ревело и бушевало море. Мужчины стояли безмолвно и очень неподвижно. Я смотрела в песок, на отца, на большую землю и снова в песок.
Иногда вместо шитья платьев я занималась рукоделием. За основу брала носовые платки и сверху нашивала крючки. В ту ночь я вышивала кита. Я взяла персиковую нить, чтобы обводить лица людей, и наделила их красными и зелеными шляпками. Я не стала вышивать туловища – слишком хлопотно. Над ними я вышила птиц – серых, черных, белых. Клювы – красные и оранжевые. Посередине – большой кит. Мне понравился цвет его шкуры. Поэтому я попеременно использовала синие и серые нитки, чтобы нить сияла своим узором, как перо. Я протолкнула иглу и почувствовала, как та уперлась в наперсток. Я повторяла это снова, снова и снова, пока в комнате не стемнело.
Линос росла странноватым ребенком. Ее любимым занятием было собирать отовсюду кости и постепенно складывать в полный скелет животных. Когда я спрашивала ее, откуда она знает, какая кость принадлежит какому животному, она, пожимая плечами, отвечала, что просто знает и все. Она хранила кости в банках по всему Розовому коттеджу. Иногда я доставала банку джема и исторгала вопль, узрев содержимое соседней банки.
Мы спали вдвоем в одной постели; иногда я просыпалась и видела, как Линос разглядывает насекомое на стене, лишайники за окном. Прошлым летом отец застрелил морскую птицу, влетевшую в окно под опасным углом, и Линос не испугалась ни выстрела, ни черного липкого следа, оставленного тушкой на полу, ни зловещего белого отпечатка на стекле. Когда я ее спросила, что она хочет делать, когда вырастет, Линос не сказала, хочу выйти замуж или продолжать учебу. А сказала: «Dw i eisiau dal pysgod, a'u bwyta». «Хочу ловить и есть рыбу».
Линос ладила с другими детьми, но озадачивала взрослых. Она играла с детьми словно собачка – затевала возню, кусалась, брызгала слюной. Мамаши-островитянки терпеть ее не могли, говорили, она полоумная. Я отчаянно пыталась приучить ее к английскому, чтобы хоть что-то доказать этим теткам, но и сама не знала, что именно.
~
Линос захотела провести субботу в поисках птичьих яиц на утесах. Пока она ползала на животе, чтобы перегнуться через край обрыва и добраться до гнезд на верхних скальных выступах, я придерживала ее за икры. Она передала мне яйцо, затем второе, и я уложила их в ее корзинку. Перед сбором яиц Линос исполняла некий ритуал – чертила ступней яйцеобразные фигуры на земле перед нашей дверью. В то утро она начертила две такие фигуры.
Вершины утесов устилала армерия. На каждом шагу встречались кроличьи норы, а также коричневые и черные кролики. Родоначальником черных была особь, привезенная Лукашем с рынка на большой земле. У некоторых были желтые глазки. Приходилось ползти на четвереньках, чтобы не вывихнуть ногу в норе.
Я нашла цветы, чтобы вложить в свою домашнюю Библию. Солончаковые астры, солеросы.
– Так поступают дамы на большой земле, – говорила я сама себе. – Я вычитала это в журнале.
Я вложила желтый тюльпан между страниц и захлопнула.
– Тебе нужно говорить по-английски, – сказала я Линос. – Нужно упражняться.
– Nid oes ei angen arnaf, – отвечала Линос. – Мне это не надо.
– Понадобится, если мы уедем с острова.
Она обернулась и посмотрела на меня в упор.
– Я тебя не понимаю, – сказала она. Спорить не имело смысла.
Она подобрала опустошенную яичную скорлупу, подержала на ладони и поднесла к моему лицу.
– Кто это сделал? – спросила я.
– Neidr. Rwyf wedi eu gweld yn ei wneud. Змея. Я видела, как они это делают.
Она бросила скорлупу наземь и растоптала.
Придя домой, мы застали маму Ллеу за нашим столом с красными от слез глазами. Меня обуял внезапный страх. А вдруг я оставила вмятину на ее постели? А вдруг мы не разгладили покрывало? На столе стояли две чашки и тарелка с коркой хлеба посередине.
– Ллеу уезжает, – сказал отец, как бы вводя нас в курс дела, когда мы переступили порог.
Мама Ллеу вскрикнула, прижав
