Кит на отмели - Элизабет О'Коннор
В последний школьный день моя учительница даже не попрощалась со мной, сказав: «Увидимся на ярмарке».
Прилив оказался высоким. Отцовский приливный календарь, который он собирался нам оставить, ничего на этот счет не сообщал. Календарь печатался на розовой бумаге, и когда отец бывал на большой земле, на каждый новый сезон ему выдавали новое издание. Отец говорил, что он в нем не нуждается, определяя прилив на глазок, как это делал его отец. Мне не хотелось напоминать ему про случаи, когда он ошибался, приходя домой в мокрых брюках и сапогах, забитых песком.
Я прогулялась на пляж, чтобы посмотреть на кита своими глазами. Когда я ходила в одиночку, мне нравилось мечтать, будто я работаю белошвейкой на зажиточную семью, что я стала монахиней где-то в Европе, обитаю в высокой белой башне на городской площади. Про себя я читала стихи из Библии с английским акцентом, придавая языком форму каждому слову.
Чтобы найти кита, я пошла следом за остальными. Бухта оказалась плоской, и я увидела столпившихся людей. Влажный песок засасывал мои ботинки.
В воде, где камни покрывали восковидные черно-желтые водоросли, четверо мужчин заводили в лодку быка для отправки на большую землю. Один ходил взад-вперед за его спиной и подталкивал. Другой стоял в воде, рядом с серединой лодки, готовый схватить его за рога и удерживать неподвижно. Третий ждал в лодке с бухтой веревки на плечах, готовый прицепить быка к железному кольцу в корпусе лодки. Бык шагал медленно, мотая головой. Когда мужчина, что стоял на пляже, приблизился к нему, бык взбрыкнул. Он был черной масти, с тонкой белой полоской – яркой бороздой до самого носа.
Когда я миновала мужчин, тот, что на пляже, остановился и обернулся ко мне. Он приподнял шляпу и отвесил мне ироничный поклон. Я пренебрегла им, и остальные мужчины рассмеялись. Лодку качнуло, и бык пробежал мимо них, залез в воду, и мужчины подняли крик. Я прибавила шагу, прислушиваясь к их воплям, волнам и бычьему фырканью.
Вода была светло-коричневой, а пена напомнила ту, что появлялась, когда отец варил овечьи головы на плите с шерстью, по краю котла. Я следила, как она приближается, и когда до моих ступней оставались считаные дюймы, она откатилась назад. Я терпеть не могла, когда вода попадала в обувь.
Приближаясь к толпе вокруг кита, я заметила птиц, летавших кругами и на что-то пикирующих. Одна пролетела прямо над моим плечом, стиснув что-то в клюве. На боку лежала лодка, из-под которой украдкой вылез кот и зашипел на меня. Я прошла зигзагами сквозь толпу. Накат очередной волны с каждым разом обнажал гигантское тулово кита, выгнутое дугой. Я подумала, как я буду описывать все это сестре, когда она придет из школы, запечатлевая в памяти картину – черный остов хребта, пасть, бронзовая в закатных лучах.
Возвращаясь, я обернулась, и мне померещилось, будто в гуще людей я увидела маму. Она наклонилась и прикоснулась к чему-то. Ее волосы и плечи окутывал туман. Ее шерстяная одежда, казалось, промокла. Когда я взглянула снова, камни покрывал белый лишайник с листьями, похожими на крошечные руки.
Я лежала на кровати с Ллеу, листая книги его матери, сложенные на полу стопкой вровень с подушкой. Я взяла самую верхнюю. Романтические приключения, на обложке симпатичный бригадир. Страницы внутри когда-то вымокли, просохли и стали волнистыми. По бокам – желтые пятна.
Ллеу лежал рядом, уставившись в потолок, и теребил заусенцы на пальцах. Мы с Ллеу были единственными одногодками на острове. Однажды в воскресенье, после церковной службы, три месяца назад он передал мне записку. В ней говорилось: «Привет. Мне нравится твое розовое платье». В ответ я написала: «Персиковое».
Он повернулся ко мне лицом, глядя на стеганое покрывало под нами. Он пытался выковырять перышко из украшенного розочками покрывала.
– Говорят, фабрике на большой земле нужны работники.
– Все это вилами по воде.
Поморщив нос, он спросил, почему я всегда так себя веду. Он вытащил перо и провел им по тыльной стороне моей руки. Я вздохнула, положила книгу на стопку. Ллеу мне не особенно нравился. Но говоря ему да, целуясь и еще кое-чем занимаясь с ним, я чувствовала себя не такой белой вороной, как обычно.
Я знала, что большинство девочек на моем месте посоветовались бы со своими мамами, чем заняться после окончания школы, как вести себя с мужчинами, но мне не у кого спросить, потому что мамы у меня нет. Все мои решения похожи на попытки ловить рыбу, которой не существовало до тех пор, пока я ее не поймаю.
– Что за работа? – спросила я.
– На селедочной фабрике.
– Поедешь?
– Только с тобой.
Он поцеловал меня в губы и перевалился на меня. Его правая рука жестко уперлась мне в бок. Он просунул холодную левую руку мне под сорочку до груди. Пока мы занимались своим делом, я смотрела на бригадира.
~
Позднее мы сидели у очага, наши тени плясали на стене. Мама Ллеу гостила у сестры, в доме у подножия холма, и могла вернуться с минуты на минуту. Мне пора была уходить, но никто из нас не пошевелился.
– Ты выйдешь за меня, Манод? – спросил он. Еще с той весны Ллеу задавал мне этот вопрос каждый раз, когда я встречалась с ним, с различной степенью настойчивости. Я прекратила всякие попытки втолковать ему, что не выйду, и предпочитала просто не отвечать. Бывало, я даже задумывалась над этой идей. В день стирки я повязывала на голову кружевную скатерть и носила ее наподобие накидки.
Я смотрела на отражение пламени в стеклах горки у стены напротив, сработанной из темной древесины, с дверцами, инкрустированными стеклом. В ней хранилась посуда, по большей части битая. Иногда Ллеу открывал дверцу и давал заглянуть внутрь. Некоторые экземпляры были целехонькими – масленки для сливочного масла и пашотницы. Он объяснял, что это коллекция выброшенной
