Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
"Хорошо, давайте завтра утром, так как сегодня я ужасно устала", – твёрдо ответила я, поскольку мне не очень понравился его шутливый тон, а потому "дядя Маку́рен" оказался последней каплей в и так переполненной чаше.
Возвратившись в свой дом-отель, я долго из окна наблюдала, как день клонился к закату и солнце садилось в буйстве красного и золотого, игравшего на глади воды. Позже кармин и золото поблекли, вода стала серой, наступила темнота, и всё, что я могла видеть, – это огромный чёрный купол, усыпанный звёздами.
На следующее утро я, сдержав обещание, показала мистеру Маку́рену свои списки, но это оказалось неразумным шагом, поскольку вскоре после того он сделал мне предложение, уверив что, если я соглашусь выйти за него замуж, он даже готов сменить свою несколько нескладную фамилию Маку́рен на более лёгкую – Макбра́йд65.
Где-то через месяц после моего прихода в сферу недвижимости в отделе продаж закатили грандиозную вечеринку. После обильного и шумного ужина в отеле "Утка" мы отправились бродить по главной улице – по столько людей в ряд рука об руку, сколько могла уместить ширина тротуара (меня держали так крепко, что не было возможности вырваться) – с гирляндами цветов на шеях и громко распевая на мотив песни "Старое доброе время"66: "Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь …" Затем песня внезапно обрывалась, и наш заводила, который также нёс большой синий плакат с названием фирмы, выведенным золотыми буквами, громко кричал: "Что случилось с тем-то?" После чего весь отдел продаж хором вопил в ответ:
"Он в полном порядке!"
"Кто в полном порядке?"
"Тот-то в полном порядке!"
Наконец под предлогом сильной головной боли мне удалось-таки высвободиться и вновь помчаться так быстро, как только мог доставить меня автобус, в тишину и покой моего отельного номера.
Моя комната была поистине восхитительной, и вечера, которые я проводила, сидя на подоконнике широкого эркера с видом на воду, были абсолютно счастливыми. И хотя у меня не было телескопа, я могла часами любоваться ночным небом, наблюдая за различными созвездиями и пытаясь вспомнить всё, чему научилась в детстве во время своих любительских занятий астрономией. И пока я сидела в тёмной комнате, слыша снизу тихий плеск воды, я невольно опять переносилась в прошлое, в те дни, когда в своём любимом Троицком проводила вечер за вечером с большим бронзовым телескопом.
После долгих дней, посвящённых "настоящему имуществу", эти видения целиком окутывали меня, и я так ясно видела свою старую ночную детскую с тремя окнами, обрамлёнными мягкими ситцевыми шторами, свою маленькую кроватку из красного дерева, где, вероятно, спали многие поколения детей рода Скарятиных, свой умывальник с сине-золотыми тазиками и кувшинчиками всех размеров, свои игрушки, свои книги, свой телескоп и саму себя – фигурку стоящего на коленях у подоконника ребёнка, заворожённо глядящего на звёзды и поглощённого чу́дными мечтами. Мне даже казалось, что я обоняю сильный аромат цветов под окнами детской и слышу тихую песню соловья или отдалённый лай собаки … Позже видения улетучивались, и я обнаруживала, что между мною теперешней и мною той лежит пугающе много лет, однако я всё так же люблю смотреть на вечное звёздное небо.
Однажды посреди глубокой ночи меня разбудили непонятные звуки, доносившиеся из соседнего номера (там остановилась пожилая пара весьма респектабельного вида, которую я иногда встречала в коридоре): бурный смех, пение, брань, шум борьбы и даже шлепки. Да, я определённо слышала тяжёлые шлепки ладоней по голой плоти, сопровождаемые взрывами смеха и страшными ругательствами. От этих неестественных звуков мне стало дурно. С минуту я в ужасе прислушивалась, а потом, не имея сил больше этого выносить, торопливо оделась и побежала вниз к ночному портье.
"Идите скорее, в соседнем номере происходит нечто ужасное", – выдохнула я, и тот услужливо последовал за мной наверх в сопровождении штатного детектива. Там мы втроём молча встали перед дверью моих соседей, из-за которой всё отчётливее долетали звуки зловещего хохота, визгов, шлепков, бьющегося стекла и крушащейся мебели.
"Ох, что же это?" – в панике прошептала я, но портье лишь пожал плечами и улыбнулся.
"Всё хорошо, не бойтесь. Старики просто напились и резвятся, – успокаивающе прошептал он в ответ. – Однако я позабочусь, чтобы это больше никогда не повторялось … И, возможно, вам лучше перебраться в другой номер на остаток этой ночи".
Я с благодарностью приняла предложение и с помощью обоих джентльменов перенесла свои вещи в комнату дальше по коридору. На следующее утро я встретила пожилую пару в лифте. Та выглядела как обычно – чрезвычайно серьёзной и исполненной достоинства, и трудно было представить, что только несколько часов назад она вела себя столь постыдно, производя массу неподобающего шума.
"Шлёпальщики, – думала я, наблюдая за ними краем глаза. – Мерзкие старые хлыщи – вот кто вы на самом деле! Напыщенные старые лицемеры!" С того дня они стали для меня "шлёпальщиками". И пока я жива, я никогда не забуду гадкую песню, которую они орали в ту ночь.
Моя же авантюра с недвижимостью продлилась недолго. После нескольких месяцев бесплодных попыток распродать несчастные участки я в отчаянии бросила это занятие и начала искать какую-нибудь другую работу.
Хостес
В конце концов, спустя месяц, потраченный на лихорадочное "оглядывание по сторонам" в поисках чего-то подходящего, я получила предложение занять должность хостес в одном из самых модных и эксклюзивных ателье Метрополя по пошиву одежды. Расположенный на главной улице, в отдельном трёхэтажном здании с высокими стеклянными витринами, в которых был благоразумно выставлен ряд избранных предметов туалета, как то: платье на болезненно перекошенном позолоченном манекене; вечерняя пелерина, небрежно накинутая на кресло в стиле Людовика XVI, без сомнения, являющееся новоделом; веер и ещё пара-тройка безделушек, – сей "Дом от кутюр" должен был представать верхом элегантности, где всем миллионершам от мала до велика стоило приобретать себе одежду и головные уборы. Швейцар в униформе охранял вход, а также провожал высоких
