Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
Что ж, это был прогресс. Я пробудил аристократический интерес в объёме двух простейших фраз. Я сказал ей, что вряд ли "без ума" от этой её части, но потом всё может измениться, ведь в Америке заранее не угадаешь. Она спросила: что я подразумевал под словом "орехи"61 и не была ли Америка вся такой? "Разумеется, нет", – ответил я и пустился в то, что считал мастерским описанием Бостона и Филадельфии, Аннаполиса, Глубокого Юга, Дальнего Запада и всех других мест, которые мне нравились. Она никогда о них не слышала, но вдруг её впервые прорвало многословным рассказом о том, как она пересекала океан, а после прибытия её промчали через весь Нью-Йорк к первому же поезду до Метрополя, и уже пару суток спустя после того, как её корабль пришвартовался, она преподавала французский местным нуворишам и их чадам. Ей здесь не нравилось, она чувствовала себя изгнанницей.
Я предположил, что это же касается и меня, хотя в моей собственной стране. Ведь вдали от военно-морского флота и моего привычного окружения я тоже был изгнанником.
"Получается, мы оба таковы", – сказала она, и это стало первым, что нас объединило.
На обратном пути к миссис Уоппл я предложил зайти в "Марч Гриль" и отведать тушёных устриц. Она согласилась зайти, но, поскольку устрицы ей не нравились, заказала тарелку сырой моркови и лука, которые, по её словам, были единственной приемлемой заменой её любимым "щам", то есть капустному супу с чёрным хлебом и козьим сыром. Я посочувствовал, хотя и ощутил лёгкую тошноту от перечисления на одном дыхании всех этих "варварских лакомств".
Вернувшись после её восхитительного ужина в "особняк клумб и лужаек", мы увидели, что "счастливая семья" расстелила все коврики и танцует под скрипучие звуки старой виктролы. Заезженная пластинка наигрывала песню про бананы. Я поинтересовался у своей странной спутницы, не желает ли она потанцевать фокстрот. Та сказала, что не прочь. И это был провал с самого начала, потому что мы вступили не с того такта.
"Вы никогда раньше не танцевали, да?" – спросила она, сбиваясь с ритма.
"Нет, я танцевал, но вы научитесь", – поспешил утешить её я.
"Я могу исполнять гораздо более сложные вещи: польку, мазурку, венский вальс, краковяк …"
"Однако не фокстрот", – вздохнул я, в третий уж раз наступив на её маленькую шаркающую ножку.
Возмущённая, она оставила меня стоять в одиночестве посреди танцпола, в то время как счастливые люди вокруг прыгали и скандировали: "Сегодня у нас есть абрикосы, грейпфруты и апельсины".
Ирина Скарятина – от первого лица
Приблизительно в те же мартовские дни ко мне неожиданно наведалась Лита Барр, та самая фея со свадьбы. Однажды вечером она навестила меня с большим букетом белых цветов, пригласив назавтра к себе на ужин. Умная, добрая, понимающая, она оценила трудную ситуацию, в которой я оказалась, и с того памятного вечера делала всё, что было в её силах, чтобы как-то скрасить мне жизнь. Например, она звала меня покататься, когда мне выпадал свободный денёк, что, конечно же, случалось довольно редко, однако было тем, чего я каждый раз ждала с нетерпением. Ещё присылала мне книги и цветы и часто приглашала к себе в дом, где, как говорят в России, "я отдыхала душой".
Таким образом, с появлением двух новых друзей моя жизнь стала намного проще. Но когда мой год в Рассвете подошёл к завершению и миссис Хиппер как-то завела разговор о продлении контракта ещё на двенадцать месяцев, моё сердце сжалось от отчаяния. Продлить этот ужасный контракт и сознательно провести второй год в чтении Дюма и унынии – это было больше, чем я могла вынести! В ту ночь я много часов просидела в Доме Слёз, взвешивая все "за" и "против", и единственным аргументом за то, чтобы остаться у Хипперов, было ясное понимание, что, уйдя от них, я окажусь в чужой стране без работы, а вскоре и без денег, если не успею найти новую возможность заработка. Конечно, я знала, что всегда могу написать своим старым американским друзьям, попросив о помощи с трудоустройством, но ненавидела саму мысль о таких просьбах, предпочитая пробивать себе дорогу самостоятельно.
Я медленно побрела в свою нынешнюю комнату в доме миссис Тинпет (миссис Уоппл продала свой, который был слишком велик для её семьи, переехав в строение поменьше, где для постояльцев не было места). Прыгнув в постель, я лежала, уставившись в темноту и пытаясь найти решение своей проблемы. Шёл час за часом, а я не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок, пока видения ещё одного мрачного года в Рассвете проплывали в моём сознании. Потеряв всякую надежду на сон, я уже было собралась встать и одеться, как вдруг припомнила, что пару месяцев назад, когда у меня были проблемы с горлом из-за слишком большой нагрузки при чтении вслух, врач дал мне маленькую коробочку снотворных таблеток, которую я тогда так и не открыла. Включив свет и найдя упаковку в своём чемодане, куда я её прежде небрежно засунула, я вскрыла её и взяла с собой в постель, где достала одну из таблеток и тут же приняла. Но та не вызвала у меня сонливости, поэтому вскоре я выпила ещё одну, и, опять не почувствовав никакого эффекта, минут через пять потянулась за третьей. И эта, должно быть, одурманила меня до такой степени, что дальше я уже не осознавала, что делаю, поскольку (как мне сказали позже) проглотила все таблетки до единой, в результате чего на следующее утро меня нашли в постели без сознания и умирающей. Доставленная в больницу в карете скорой помощи, я без малого неделю находилась на пороге смерти. А затем постепенно начала выздоравливать, к огромному удивлению врачей, которые даже не ожидали, что я выживу, так как это невинно выглядевшее снотворное средство оказались не чем иным, как вероналом62! Почему тот врач дал мне его без какого-то предупреждения и почему принятая лошадиная доза меня не убила – навечно останется загадкой. Но тут стоит вновь процитировать старую русскую пословицу: "Нет худа без добра", – и в данном конкретном случае "добром" оказались тишина и покой больничной палаты, где у меня было время подумать и без всякой спешки принять окончательное решение – ни за что не возвращаться к Хипперам, о чём я и написала им письмо и больше никогда их не видела. Сделав это, я почувствовала огромное облегчение, и хотя неизвестность и бедность опять
