Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
А еще она никак не возьмет в толк: сложный ли он человек или самый обычный, просто угодивший в трудную ситуацию. Иногда за пару секунд София переходит от одной гипотезы к другой. Кто его разберет: обычно Себастьян говорит мало, слушает с удовольствием, но когда он в хорошем настроении, может долго распространяться о других временах и темах, не связанных ни с кризисом, ни с его прошлой работой, ни с нынешней. София догадывается: раньше, до того, как начал работать в «Призме», он, может, и не был экстравертом, но и мрачным и скрытным не был тоже. И она бросает все свои силы на то, чтобы выманить на свет прежнего Себастьяна, более уверенного в себе, более довольного собственной жизнью, более способного к счастью. Это непросто, ведь за пределами постели она никогда не видела этой его версии. Она влюблена в другого, точнее, в того, кем становится Себастьян, когда забывает обо всем, а не в его мрачного двойника, в которого он превращается, когда позволяет своим несчастьям определять себя.
И вот на этом самом перепутье София Сальгадо мечется между удовольствиями и тревогами, ее словно мчит упряжка резвых коней. Она натягивает вожжи что есть сил, до мозолей на ладонях, и чувствует, что вот-вот поймает равновесие. Любовь стала для нее утомительным делом, она подсела на страсть, как на наркотик, но наконец среди этого безумия стали появляться островки покоя.
Сейчас они уже могут спокойно пройти мимо только что закрытого магазина – и Себастьян не умолкнет, понурившись; могут вместе пойти в супермаркет и оплатить покупки, не смотря на чек, – и Себастьян не помрачнеет и не закроется; могут мечтать о далеких путешествиях, которые им в жизни не светят. Но однажды утром, придя в детский сад, София вдруг вынуждена спуститься с небес на землю.
Тем же утром она без особых надежд, только чтобы быть уверенной, что сделала все возможное, отправляется поговорить с директрисой. Та ее ожиданий не обманывает.
– Нет.
София все говорит и говорит, утверждает, что столовую открывать ни к чему, да даже кухню держать открытой не придется, ей хватит любого класса, а дальше она сама найдет волонтеров, чтобы готовить еду, привозить в школу, накрывать на стол, раздавать еду детям и все убирать.
– Нет.
София не сдается, спрашивает, почему нет, ведь сад все равно открыт весь июль. В первой половине дня там будет детский лагерь, бесплатные развивающие занятия, уроки дзюдо и актерского мастерства – огромный поток людей каждое утро. Никто ни о чем не узнает, и ведь то, о чем она просит, не каприз, это очень-очень важно.
– Я уже сказала тебе: нет – значит нет. – Директриса встает, давая понять, что разговор окончен. – Санитарные нормы совершенно прозрачны. Я не буду подвергать нас опасности проверок из-за твоих детей.
– Они не мои…
– Твои, София. Потому что ты взвалила на себя чужую ответственность. Мы весь год об этом говорим. То, что происходит, очень печально, но улаживать это не нам. Мы – детский сад, а не благотворительная организация. Ты можешь порекомендовать семьям, куда обратиться за помощью…
– Вот спасибо за совет.
София встает, разворачивается и выходит из кабинета, не сказав больше ни слова.
Воспитанники Софии Сальгадо всегда были для нее как родные дети, так все и начинается одним ноябрьским утром во время перерыва.
– Так-так-так…
Выйдя во двор, она видит, как Уго одним ударом швыряет Мануэля на землю. Уго уже готов сесть на него верхом, когда София хватает его за воротник футболки и оттаскивает в сторону.
– Это что тут такое происходит? – спрашивает она, одной рукой держа Уго, а вторую протягивая Мануэлю, чтобы помочь ему подняться.
– А чего Мануэль не хочет делиться…
– Это мой бутерброд! – вопит жертва нападения, тряся помятым, но целым бутербродом с ветчиной. – Я хочу сам съесть свой бутерброд!
– Конечно, милый, – София гладит Мануэля по голове, потом оборачивается к Уго, присаживается перед ним на корточки. – Ты тоже в чем-то прав, нужно делиться книгами и игрушками, но мы тут много трудимся, и вы к перерыву уже уставшие и голодные, и сейчас время каждому съесть свой бутерброд. А где твой?
– У меня нету.
– Нету? Ладно, не переживай, сейчас принесу тебе что-нибудь, хорошо?
София тут же возвращается, неся банан, который взяла без спросу с завтрака, приготовленного для воспитателей. Уго сметает его молниеносно, но она не придает этому значения: все дети, бывает, приходят без перекуса, любая мать может забыть положить бутерброд. Но на следующий день перед перерывом Уго подходит к ее столу и дергает за юбку.
– Софи, у меня нету бутерброда.
– Ничего страшного, милый.
На сей раз она выдает ему кекс, и Уго уничтожает его с той же скоростью. В пять часов Софи поджидает у дверей его мать и говорит, что ее сыну хорошо бы носить с собой перекус.
– Но он ведь… – мать опускает голову, пряча взгляд, – он ведь хорошо ест в саду…
– Да, конечно, – тут София начинает понимать, в чем дело, – но с утра, в перерыве…
– Но я не могу, сеньорита. – Взглянув на лицо матери, Уго принимается рыдать. – Я сейчас просто не могу…
– Все-все, вы только не переживайте, – София кладет руку ей на спину и мягко выталкивает на улицу. – Забудьте, все в порядке, я все улажу сама.
Начиная со следующего дня София каждый день берет с собой перекус для Уго и еще на всякий пожарный прихватывает пару пакетиков молока или сока.
– А мне ты дашь, Софи? – первым к ней подходит маленький смуглый Сталин; родители-перуанцы дали сыну имя, которое вот уже три поколения носят все первенцы в его семье. – У меня тоже ничего нету.
– Дам, конечно. Сок будешь?
Сталин с улыбкой кивает, дожидается, пока воспитательница вставит трубочку, и убегает к остальным детям.
Постепенно ящик стола Софии Сальгадо превращается в продуктовый склад.
Она узнаёт все больше о каждом из детей, изучает их вкусы и видит драму каждой семьи. Кого-то сократили, кого-то выселили, кто-то болен, но не имеет права ни на какие пособия, бабушки с дедушками пытаются делить пенсию между двумя, тремя, четырьмя детьми – больными, безработными, потерявшими дом, – и так до бесконечности. Но Луна – особый случай.
– Меня беспокоит новенькая, – говорит ей как-то Сусана, воспитательница другой группы. – Не знаю почему, но мне кажется, у нее дома не все ладно. Она умненькая, милая, но всегда молчит и с остальными почти не общается. За две недели ни с кем не подружилась. Надо что-то делать, правда?
– Да, наверное, а я-то чем тебе могу помочь?
– Она просто тоже никогда не приносит перекус, и раз уж ты этим занимаешься…
– Я этим занимаюсь?
София с самого начала пыталась не привлекать внимания к сложившейся ситуации, но в саду и у стен есть уши, так что вскоре в перерыве к ней начинают подходить дети из других групп, а после сада – даже их матери.
– Простите, это ведь вы раздаете бутерброды?
Когда она наконец спохватывается, то обнаруживает, что каждое утро вынуждена покупать шестнадцать перекусов – тринадцать для детей из сада и три для ребят из началки – и за учительским завтраком выносить непрерывный поток комментариев.
– Ты переходишь границы, София, – говорит директриса.
– Мы с таким мириться не можем, – хмурится завуч.
– Ладно бы в Вальекасе, но в этом районе такой необходимости нет, – утверждает учительница физкультуры.
– Они просто пользуются твоей добротой, – говорит классная руководительница второго «Б».
– Стоит людям прознать, что где-то что-то дают даром… – качает головой повариха, разливая кофе.
– Ну и странные они, я ни единому слову не верю, – повторяет Сусана.
– Вы что, не понимаете, что дети голодные? – возмущается София. – Или что, голодать дети могут только в Вальекасе? И то, что они голодают, – это наш провал,
