Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
Диана всегда первой узнавала дурные новости и передавала их остальным, из всей семьи лишь она одна умела поставить больному диагноз, истолковать симптомы, спрогнозировать сроки. А еще она самой первой отчаивалась. Пепе до сих пор помнит, как она рыдала дома по вечерам после того, как целый день напролет убеждала остальных, что все будет хорошо. Она ненавидела эту свою роль. Уже хотя бы поэтому следует подождать, говорит себе Пепе, но решение его продиктовано не только отвагой и самоотверженностью, но и суеверием. «Пока что я не болен, – думает он, – расскажу ей, когда придет время. Рассказать ей сейчас значило бы искушать судьбу, а я ведь знаю, что не умру…»
Пепе уверен, что не умрет, пока не приходит наутро в больницу.
– Приемная – вторая дверь направо, – говорит медсестра, взяв его направление. – Подождите, пожалуйста, мы вас вызовем.
В приемной, как обычно в больницах, стоит жуткая жара, но внезапный холод с улицы настолько въелся в него, что, едва сев, он принимается дрожать. Он специально выбрал стул напротив окна, чтоб любоваться зелеными кронами только-только воскресших деревьев на фоне восхитительно голубого неба. Солнечный свет нежно просачивается сквозь немногочисленные облачка, медленно расслаивающиеся в воздухе, будто сладкая вата.
– Вот уродство! – бормочет про себя Пепе. – И почему все это должно было со мной приключиться именно в мае!
Потому что когда стоит хорошая погода, думается хуже, а ему столько всего нужно обдумать.
Теперь, когда пришло время выбирать, он понимает, что все хорошее – любимые и любящие люди, места и мгновения счастья, смех, поцелуи, мысли о близких друзьях, полнота любви, головокружение страсти, – все это занимает его память почти целиком. Плохое оказалось вытеснено хорошим, вся злость, горести, обиды, все старые счеты, копившиеся годами как ненужный, но неизбежный багаж – все это вдруг стало ему безразлично. Начинать лучше с радостного, и так он и поступает.
Он должен многим сказать, что любит их, причем не по одному, а по многу раз. Жене и детям, конечно. Родителям, братьям и сестрам, близким друзьям, которые ему давно как семья, но и более далеким тоже, тем, кого он видит не каждую неделю, товарищам из старых времен, родственникам – дяде с тетей, кузенам. Людям, разделившим с ним лишь часть жизни, но по-прежнему занимающим важное место в его памяти.
А еще нужно перечитать кое-какие книги, пересмотреть кое-какие фильмы, по многу раз переслушать кое-какие песни. Он не может уйти без слов, без образов, без ритма и цветов своей жизни. А еще – он не может уйти, не съев клубничного безе. Он его уже столько лет не ел…
Нет, говорит он сам себе, а вот об этом не надо, потому что мысль о безе приносит с собой образ лопоухого паренька со стрижкой под ноль в коричневом пальтишке и клетчатом шарфе – его самого в шесть, семь, восемь лет. Паренек стоит, уткнувшись носом в витрину кондитерской, и у Пепе встает ком в горле. Нет, об этом лучше не надо, говорит он себе, лучше посмотреть в другую сторону.
Хорошо бы, конечно, «Атлетико» что-нибудь выиграли, но на это рассчитывать нечего, так что придется ему, пока есть силы, довольствоваться походами на стадион Кальдерона, причем теперь уже не с друзьями, а с Пабло, который все время жалуется, и небезосновательно, что отец не держит обещаний. Это обещание Пепе сдержит, а еще съездит с Дианой в отель, где они были в то первое лето, хотя, конечно, та деревушка разрослась и кишит коттеджами и пиццериями, ее небось и не узнать теперь. Столько всего ему еще нужно сделать…
Разобраться с документами, привести в порядок счета, оставить простые инструкции для решения сложных вопросов и купить Мариане электрогитару, которую она просит на День волхвов с тринадцати лет. Гитара ей, конечно, ни к чему, ей ведь медведь на ухо наступил, но теперь-то уж какая разница. Он купит Мариане электрогитару, а Хосе научит водить свой «Харлей», но вначале сам на нем немного покатается, проедется куда-нибудь недалеко, как он любит. Хорошо, что он его не продал, когда срезали зарплату: мотоцикл этот помнит, как Диана обнимала его и как прижималась к нему, когда они только начинали встречаться…
Нет, об этом тоже не сто́ит. Все дороги ведут к одной и той же пропасти, к одному и тому же страху, а в этой приемной такая жара… В конце концов он признает, что если б не упирался и не пытался сделать все сам, список вышел бы куда лучше и все было бы проще. Но думать о плохом ему неохота, лишь о хорошем, о хорошем…
И тут его вызывают.
Он идет с трудом, но кабинет совсем рядом. Нажав на ручку двери, Пепе понимает, что его рука трясется, и злится сам на себя. Овладев собой, заходит в кабинет нормальным шагом, здоровается и садится. Напротив – молодая и довольно хорошенькая врач, она смотрит на него, видит его состояние и решает как можно скорее покончить с его мучениями.
– Отрицательная, – говорит она и лишь после этого улыбается. – Биопсия отрицательная. Я не могу гарантировать вам этого на сто процентов, но, судя по тому, что показала томография, и по этим результатам, я уверена, что у вас дивертикулит. В нем причина ваших недомоганий. Кишечник может болеть, мы даже можем вас прооперировать, если он будет вас сильно беспокоить, но опухоль совершенно точно не злокачественная.
– Так значит… – Пепе настолько ошарашен, что не до конца понял ее слова, – значит, никакой химии?
– Никакой, ибупрофен – и дело с концом. – Но перед тем, как отдать ему назначения, она поднимает голову и смотрит на него. – Сейчас выйдете отсюда – зайдите непременно в бар, выпейте вина за мое здоровье, и домой.
– Можно же ведь и не вина, правда?
– Ну конечно, – смеется она, – чего захотите.
Выйдя из больницы, Пепе ловит такси и называет адрес неподалеку от своего офиса – роскошная кондитерская, мимо которой он ходит по несколько раз на дню. На улице стоит пара столиков, подают фермерские продукты и вина. Пепе садится, заказывает бокал кавы и клубничное безе и наконец звонит Диане.
– Ты как? – голос ее кажется ему столь же дивным, как двадцать лет назад, когда он мчал ее на своем «Харлее».
– Отлично, а ты?
– Да как всегда, с моими толстяками.
– Не худеют?
– Да не особо, знают, что я их и так люблю… И тебя тоже люблю. Ты чего звонишь?
– Да просто так, хотел сказать, что… – И тут Пепе Мартинес понимает: есть бесчисленное множество способов отпраздновать тот факт, что он еще жив. – Сегодня вечером смотрим что захочешь, только чур не Вуди Аллена, ладно? Я уже видеть его не могу, и шутки у него не смешные, вечно все одно и то же…
– Ну и брюзгой ты заделался, милый, – Диана тихонько смеется. – Ладно, мне пора. – Но он еще успевает услышать: – Ох, Асун, Асун, кажется, мы поправились…
Безе оказалось на вкус точь-в-точь таким же, как то, что он ел на улице после школы.
София начинает переживать в начале июня.
Ей следовало бы обеспокоиться раньше, но в последние пару месяцев все ее мысли занимал Себастьян. Она давным-давно никого так страстно не желала, в последний раз такое было с ней задолго до того, как муж изменил ей с тренершей. Никогда она не переживала столь ярких и сложных отношений, в которых одновременно и трудно, и просто.
Ее мужчина ранен и каждую минуту пересчитывает свои раны. Он часто говорит о своих детях, Хави и Элене, по которым так скучали прошлым летом другие дети на побережье, а вот жену за все это время он упомянул от силы раз пять, даже имени ее ни разу не назвал. София знает, что ее зовут Элена, как дочку, потому что однажды спросила Себастьяна, но о причинах его молчания ей приходится лишь догадываться. Наверное, ему больно о ней говорить, думает София, наверное, он не хочет даже упоминать о ней, чтобы не выйти из себя и не наговорить чего-то, о чем потом пожалеет. Поначалу она решила было, что его молчание объясняется
