Кит на отмели - Элизабет О'Коннор

Долго же я созерцал эту землю, Силясь понять свое Место на ней.

Р. С. Томас «Те, другие»

Так проходят на острове времена года – сперва солнце и весна набираются сил вместе с птицами. Перед серой зимой пернатые покидают остров и возвращаются, когда из почвы появляются проростки. Гагарки черными призраками снуют под водой. Моевки и олуши падают с небес. Поначалу мы их не замечаем. Дети, бывает, гоняются за ними по скалам, рыбаки спихивают веслами с сетей. На исходе весны их тени мельтешат по всему острову. Буревестники, ласточки, крачки. К лету они растят птенцов и ныряют в воду.

Моевки подбираются к нашим домам ближе всех остальных, выхватывая объедки из мусора на дворе. Они усаживаются на крыши, и издалека кажется, что дома утыканы клиньями их серых крыльев. Они обживают кровлю, устилая ее серебристым слоем перьев и помета; мешают нам спать, мечутся по черепице, устраивая потасовки. Иногда бьются на лету, оставляя друг на друге красные отметины. Из клюва на каменный двор роняют рыбу, которая, извиваясь, протискивается в дыры и трещины, а потом оттуда месяцами несет тухлятиной. От жары скучиваются птичьи запахи, крики, дохлые розоватые птенцы.

Летом островитянки заново выбеливают жилища. Они идут в известняковую пещеру на западе острова, чтобы растолочь породу в мелкое крошево. Моя мама всегда возвращалась с запорошенными руками. К чему бы она ни прикоснулась, повсюду оставались крупинки. Иногда пигменты придавали краске желтоватый или голубоватый оттенок вместо белоснежного. В один год дома по всей округе окрасились в бледно-розовый цвет, который нет-нет да проступает наружу из-под облупившихся слоев.

После лета холод ходит вокруг да около, потом обрушивается, как булыжник. Птицы исчезают одна за другой. Бросают гнезда на утесах с кладками яиц. Осенью море закипает, словно котел на огне. Птицы улетают, и лету конец.

Зима. Мы жмемся к очагу, спим в одной постели. Море подкрадывается к двери, плещется о берег. На горизонте серый лед. Мы краснеем от ветра. На Рождество мы варим рыбу, затем забиваем овцу и остов бросаем в воду. К весне волны прибивают его к берегу, а птицы налетают и доедают. После того как овцы начисто вытравят пастбище, их перегоняют на другое место.

Сентябрь

Ночью на отмель выбросило кита, который виднелся из-под воды словно кот, притаившийся за дверью. Никто его не заметил – ни люди с маяка, озаряющего воду, ни рыбаки, что вышли ночью ловить хека и камбалу, ни фермеры, перегонявшие скот по холму на рассвете. Овцы на утесах и те не встревожились. Под толщей темной воды туша кита излучала зеленоватое свечение.

К утру туша всплыла и лежала на пляже у кромки воды. На нее уселись птицы. Прилив облицевал берег плоскими широкими зеркалами воды в тонком обрамлении песка. Волны обволакивали кита, подобно оболочке вокруг нежной сердцевины, и откатывались назад.

Некоторые рыбаки говорили, что кит заблудился. Они видели китов в открытом море, но редко когда вблизи. Несколько человек постарше говорили, что это какое-то предзнаменование, но расходились во мнениях, доброе оно или плохое. Преподобный Джонс, неделями читавший английские газеты, сказал, что не нашел в них объяснений пришествия чудовища. В начале месяца в море снова вышел военный флот. Преподобный туманно намекнул на радары, и один фермер кивнул, промолвив – «подлодки».

Кто-то приволок из дому большой коробчатый фотоаппарат на длинных деревянных ножках. От вспышки пейзаж расплылся.

Я родилась на острове 20 января 1920 года. В моем свидетельстве о рождении записано 30 января 1920 года, потому что отец не мог добраться до регистрационной конторы на большой земле раньше. Бушевал зимний шторм, и никто не мог покинуть остров. Когда мы наконец смогли отправиться в плавание, как рассказывала мама, пляж был выстлан медузами, словно тропа серебристого льда. Мама, слава Богу, выжила при родах, ведь случись что, никто не пришел бы ей на выручку.

Остров простирался на три мили в длину и на милю в ширину, с маяком на восточной оконечности и мрачной пещерой на западной. На нем проживали двенадцать семей, проповедник и поляк Лукаш, смотритель маяка. Наш дом – Розовый коттедж – был вписан в склон холма, где ветры обходили его стороной. Отец говаривал, что из наших оконных стекол армия могла бы делать танки, так стойко они выдерживали непогоду. Местами стекло покоробилось и растрескалось, но сидело прочно в раме. В спальне по ночам сквозь трещину в стекле слышалось, как соседские козы зовут свой молодняк, а иногда из дома на холме виднелся огонек свечи словно монетка, что держит равновесие на вершине.

Отец всегда путал мое имя с кличкой нашей собаки. В день, когда кита вынесло на берег, он прошел мимо меня во дворе, подзывая собаку. Я пыталась выбивать пыль из каминного коврика, а вместо этого наблюдала, как та серебристым слоем оседала мне на одежду. Приходилось отмахиваться от пылинок, чтобы не засорить глаза.

– Я выхожу в море, Илис, – сказал отец.

– Манод, – сказала я, – а не Илис. Илис – собачья кличка.

– Я знаю. Знаю.

Он отмахнулся от меня и зашагал по тропинке к морю. Его резиновые сапоги хлюпали на каждом шагу.

– Я так и сказал, – донеслось до меня. – Манод. Так я и сказал.

На той стороне двора отец сушил скумбрию, нанизывая на бечевку. Он обожал собаку – один отрезок веревки предназначался только для Илиса. Отец почти не разговаривал ни со мной, ни с моей сестренкой, но по ночам я слышала, как он что-то подолгу бормочет Илису. Пес безостановочно бегал кругами по двору, принюхиваясь к лишайникам между каменными плитами, не обращая на меня внимания. Я нарезала ему рыбы, и он, неблагодарный, убежал в заросли боярышника, подняв облачко пыли и листвы.

Я потерла пятно на своем старом платье из темной фланели, с нитками, торчащими из швов, которое досталось мне от мамы. Она сама себя обшивала и меня научила. Мама шила практичные платья, которые не стесняли движения, с широкими карманами. Мне нравилось срисовывать выкройки из женских журналов, оставленных в нашей церкви. Поветрия с большой земли. И меня осенило, что большинство островитян одеваются по моде прошлого десятилетия. Иногда на берег выносило чемоданы со старой одеждой, годной или для ношения, или чтобы распороть на материал. Однажды я нашла бальное платье багряно-красного шелка всего лишь с маленьким разрывом на бедре. Сбоку был кармашек, из которого выпала позолоченная пудреница в виде створки морского гребешка. На