Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
– Привыкаешь архиерействовать? – спросил Киприан у Арсения, когда остались одни.
– Не знаю, что и сказать, отче… Не все получается. Простолюдины часто сходятся с бабами без венчания, как язычники. Наставляю их, но мои слова, кажется, не доходят до них. Попадаются и такие, что им хоть кол на голове теши. Неужто жизнь – это лишь юдоль скорби и нет в ней счастья?
– Эко тебя понесло! Иисус передал частицу своей божественной благодати апостолам, а те в свою очередь – архиереям. Такое продолжается из века в век. Часть Господней благодати на тебе. Епископство лишь простецам мнится легким занятием, но оно тяжелее каменного креста, Всевышний не посылает испытания, не превышающие человеческие силы. Ну да ладно об этом. Какие у тебя отношения с князем?
– Пока мирные, но думается, что он мной не совсем доволен, – заметил Арсений.
– Церковь без мирской поддержки влачит жалкое существование, а государь без веры теряет власть и становиться изгоем. В их единстве сила.
В стране, где церковь утвердилась не сама по себе, а при поддержке светской власти, волей-неволей возникла зависимость духовенства от сильных мира сего. Князь и бояре вольно или не вольно ограничивали клириков в выполнении ими пастырских обязанностей. Порой даже приходские попы с трудом разбиравшие Священное писание, более зависели от помещика нежели от архиерея, который посвящал их в сан.
– Инной раз мне мерещится, что часть тверской паствы лишь с виду христиане, а по своей натуре язычники…
– Люди – разные, и приучить их к жизни во Христе непросто. Душевный труд не легче труда камнетеса и землекопа, а посему прощай пастве вольные и невольные ее прегрешения. Люди не ведают, что творят, а путь к вере труден и тернист, – наставлял Киприан.
Остальное Арсению предстояло домыслить и выстрадать в бореньях своей души.
Митрополита в Великом Новгороде встретили угрюмый, немногословный архиепископ Иоанн, краснолицый степенной посадник Василий Федорович, который, если судить по носу, понимал толк в наливках, и большеротый, улыбчивый, всклокоченный тысяцкий Селифан Исаакович из рода Лощинских.
Владыка созвал лучших людей: архимандритов, игуменов больших монастырей, «старых»[69] посадников и тысяцких, именитых бояр и зажиточных купцов на пир в своих недавно отстроенных каменных палатах. Великий пост еще не настал, потому чревоугодничали от души. Запеченная на вертеле зайчатина, оленьи окорока, стерлядь, осетрина, белые и черные грузди из Старой Руссы, боровики из Карелии, всевозможные пироги и кулебяки, квасы, кисели, наливки, сладкая белая сицилийская мальвазия, красные греческие вина сменяли друг друга.
Новгород уступал Южной Руси по своим природным ресурсам, но не по своему богатству. Скудные глинистые почвы и суровый климат обусловили его зависимость от хлебных поставок из Владимиро-Суздальской земли. Средства здесь черпали от продажи ремесленных изделий, от торговли медом, воском, льном, пенькой, а главное – от экспорта пушнины.
Влияние архиепископа в Великом Новгороде было даже более сильно, чем в митрополита в Москве. Без благословения владыки на берегах Волхова не начинали ни одного серьезного предприятия – ни политического, ни торгового, ни военного. Более того, владыка возглавлял Совет господ, который фактически правил городом, ибо вече отвечало лишь на вопрос: да или нет. Это определялось громкостью крика и было весьма приблизительно.
Во время пира речь не могла не коснуться недавно возникшей ереси стригольников. Митрополит, не сталкивавшийся с ними, считал, что их не вполне правомерно причисляли к еретикам, а архиепископ, припомнив их кощунственное острословие, настаивал на очищении церкви от скверны.
– Они обличают злоупотребления духовенства и пороки, такие как стяжательство, рукоположение «по мзде» и прочие, но сие осуждает и сама мать-церковь, – заметил Киприан.
Иоанн с этим не согласился:
– Мягкостью и всепрощением не сделать из врага друга. Стригольники отвергают церковную иерархию, не признают таинства причащения и исповеди. Безнаказанность с вседозволенностью придают им смелость. Если это спустить им с рук, то такая каша заварится, что потом и не расхлебать… Клирики у нас, само собой, не ангелы, но и не исчадья ада. Ничто человеческое им не чуждо, грешат помаленьку, но по мере сил каются и указывают мирянам путь к Богу.
По словам Иоанна выходило, что стригольники расшатывали устои православия, и ссылался при этом на грамоту покойного патриарха Нила. Когда до того докатились жалобы на то, что еретики устраивают на площадях публичные молебны, проповедуя свое учение, и составляют «писания книжные на помощь своим приверженцам»[70], то патриарх их резко осудил. При тогдашнем христолюбивом новгородском архиепископе Алексии диакона Никиту, простеца Карпа и еще одного еретика, имя которого не попало в анналы истории, свергли с Великого моста в седой Волхов, после чего большинство еретиков покинули Новгород и перебрались в Псков, а оставшиеся затаились.
– Откуда у тебя такие сведения? – насторожился Киприан.
– Не раз замечаю, что напряженность в городе нарастает именно тогда, когда между Господином Великим Новгородом и Литвой или Орденом начинается размирье… С чего бы такое?
Западное влияние чувствовалось на берегах Волхова явственнее, чем в других землях северо-востока Руси, но торгуя с Западом и порой воюя с ним, новгородцы тесно общались с латинянами, но не перенимали у них чуждого образа жизни. Наоборот, смотрели на ганзейцев и шведов свысока, с некоторым пренебрежением, и те отвечали взаимностью.
Когда тема стригольников исчерпала себя, беседа зашла о торговле, что значительно больше интересовало собравшихся за пиршественным столом. Все оживились.
Взаимовыгодный обмен товарами с Ганзой и Швецией протекал на фоне многовековой политической и религиозной вражды восточного и западного христианства. Коммерческое противостояние порой обострялось, особенно когда разворачивались невидимые для непосвященных сражения цен, ставки в которых бывали весьма высоки.
Случались и казусы. Новгородский служивый князь Семен Ольгердович встретил караван ганзейских судов в устье Невы, ограбил его и как ни в чем не бывало вернулся в Орешек, но некоторые из шведов спаслись и донесли о происшедшем в Стокгольм. Новгороду выставили счет.
В коммерческое противостояние нередко вмешивался престол святого Петра, запрещая продавать схизматикам оружие, доспехи и боевых коней. Успеха это не имело, поскольку на другой чаше весов лежала прибыль и она перевешивала. Так, совсем недавно в город прибыл ломбардец с грузом оружия, несмотря на запреты обоих понтификов.
К концу пира собравшиеся заговорили разом, а потом запели протяжные песни о Садко, ибо здесь собрались люди не худого о себе понятия.
Впоследствии Киприан неоднократно беседовал с архиепископом Иоанном и степенным посадником Василием Федоровичем, но всякий раз впустую. Однажды, после обедни в
