Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
С детства он владел даром убеждения, отчего люди безропотно покупали его товары, даже те, в которых не нуждались, а потом чесали себе затылок: «Что это на меня нашло, бес, что ли, попутал?» Несмотря на это, Симеон имел репутацию нелукавого, честного человека, которому можно верить, ибо товар у него был отменный. «Дерьмом торговать себе дороже. Раз обманешь, два, а потом никому становишься не нужен», – полагал он.
На предложение Симеона Вепрев чуть сразу не согласился, но сдержался. Спешка в таких делах неуместна. Требовалось показать, что он знает себе цену, а потому надлежит посоветоваться с родней. На том и расстались.
Заключение брака – вопрос серьезный, он всегда сопровождался довольно затейливыми и не вполне понятными иноземцам обычаями, смесью славянских, греческих и ордынских традиций, объяснить которые непросто.
В конце концов Симеон получил согласие Вепрева. Теперь предстояло выбрать, какую из дочерей возьмет за себя Шишка, но видеть невесту до свадьбы жениху не полагалось – приходилось довольствоваться сведениями свах. При этом доверчивых женихов порой обманывали. Тогда они подавали жалобы духовным властям, и те иногда расторгали брак, но происходило такое не часто.
Для выбора невесты Симеон отрядил в качестве смотрительницы свою жену Катерину. Ее провели в убранную наилучшим образом горницу, где томились четыре девицы. Старшую из дочерей Вепрев уже выдал замуж, а младшая еще не вошла в возраст невесты – одиннадцать годков. Кандидатки в жены в лучших нарядах с замиранием сердца встретили смотрительницу, ибо уж больно хотели освободиться от родительской опеки. Катерина полдня прохаживалась по горнице то с одной, то с другой девицей и вела с ними беседы на разные бытовые, нравственные, религиозные и хозяйственные темы, стараясь определить, кто из них умнее, честнее и богомольней.
Остановила свой выбор на восемнадцатилетней курносой хохотушке Алене, не глупой, смешливой и домовитой и сообщила Шишку о том, что подобрал ему невесту, но тот только рукой махнул:
– Всецело полагаюсь на тебя.
Сват с женихом отправились к Вепреву для окончательного сговора. Родители невесты приняли гостей с почестями – вышли навстречу, раскланялись и усадили на почетные места под образами, а сами расположились подле них. Некоторое время все молчали, а потом Симеон сообщил хозяевам, что прибыли для сговора и надеются на успех.
Затягивать не стали, договорились через неделю все завершить. Жених получал приданое, состоящее из постели, семи платьев, двух шуб, разной домашней утвари, двадцати рублей серебром и дома у Торга на Великом посаде. Ударили по рукам, теперь отказаться от брака значило оскорбить семью невесты, что считалось кровной обидой и не прощалось.
Узнав о том, что выбрали ее, Алена даже взвизгнула от радости, переполнившей ее. При сговоре она, само собой, не присутствовала, зато после отъезда свата и жениха выпытала у родителей досконально, кто что говорил и что на то отвечал. Узнав, что у суженого бельмо на глазу, чуть не расплакалась:
– Спасибо, батюшка, спасибо, матушка, что вы мне урода подсунули! Чем же я вам не угодила?
– Что ты, Аленушка! Стерпится – слюбится, это мелочь, а к твоему жениху государь благоволит… – успокоил отец, а мать добавила:
– Бельмо то у него на правом оке, так ты слева от него садись. Помнишь сказ про аленький цветочек? Там дочка купца за чудище пошла, и ничего…
Невеста постепенно успокоилась – и правда, ведь не слепец… Предстоящая свадьба так возбудила Алену, что всю неделю воображала, как будет венчаться и заживет взрослой, замужней жизнью.
В назначенный день в деревянной церквушке Спаса Преображения венчали раба божьего Никиту (так Шишку нарек священник, ибо своего крестильного имени он не ведал, а прозвище в церкви неуместно, не скотина ведь) и рабу божью Алену.
После таинства уселись за свадебный стол. Новобрачная по обычаю плакала, выказывая горечь разлуки с родителями и страх перед новой жизнью, но глаза ее светились таким счастьем, что не утаить.
Наутро Шишка, как полагалось служивому человеку, явился к великому князю с княгиней. Василий Дмитриевич поздравил его с браком, а Софья Витовтовна, загадочно улыбаясь, благословила образом Богоматери и украдкой ущипнула за руку, отчего кровь бросилась в лицо. Все поплыло перед глазами, Шишка пошатнулся и еле удержался на ногах.
Великий князь пожаловал молодожена серебряным кубком, который велел наполнить хмельным медом, и велел:
– Пей до дна.
Осушил его одним духом. Затем Василий Дмитриевич даровал ему сельцо, а дьяк Стромилин вручил скрепленную восковой печатью бумагу, в которой значилось:
«Я, великий князь Василий Дмитриевич, жалую своему рынде Шишке село Буйцы с мытом и всеми пошлинами, с дворами и пашнями, с лугами и рыбными ловлями… Сия грамота дается ему при условии его беспорочной службы великокняжескому дому…»
Так начался дворянский род Шишкиных.
24
Ни следов житья, ни кострищ, ни иных следов пребывания человека разъезды Тимура Гурагана не обнаруживали. «Видно, меня заманивают в западню, но я не из пугливых, и еще неизвестно, кто кого…» – думал великий эмир, хотя совсем не был уверен в том, что победит.
Армия все дальше и дальше отдалялась от пограничной Сырдарьи, углубляясь в полуночные неведомые края. Щит ислама и Защитник правоверных немало рисковал, перенося борьбу на территорию противника зимой, понимая, что вернуться назад уже может статься ему не удастся. Однако атакующий всегда имеет преимущество над обороняющимся, поскольку только он знает, где сосредоточить все силы, чтобы добиться необходимого перевеса.
К концу марта повозки с фуражом опустели, пришлось ограничить кавалерию в провианте, и лошади так отощали, что едва не валились с ног. Войско двигалось вслед за весной, снег сходил перед его приближением, и степь начинала прорастать свежей зеленью, но ее не хватало. Слишком много коней и мало травы. Армия шла колонной, потому последним ничего не доставалось, а жизнь и смерть всадника зависят от лошади. При виде страданий своих любимцев у некоторых наворачивались на глаза слезы, хотя воины не плаксивы. Тем не менее, им было легче вырезать кишлак с детьми и женщинами, нежели потерять боевого коня. В сражении он был таким же бойцом и товарищем, как и человек. Впрочем, сентиментальность – спутница жестокости.
Вслед за фуражом начало заканчиваться и продовольствие. Цены на провиант, особенно на муку, солонину и сушеное мясо, поднялись невероятно. Армия находилась на грани катастрофы и голоса недовольных звучали все громче. Воины-профессионалы не раз сталкивались с лишениями, но ничего подобного прежде не испытывали. Поход оказался невероятно тяжел. Еще немного – и могло случиться непоправимое…
Поняв, что невозможно
