Ночной страж - Джейн Энн Филлипс

Часть III

1874

Дервла

ИЗ РУК В РУКИ

МАРТ 1874 ГОДА

Спрятавшись среди весенних лоз и вьюнка, Дервла стояла на тропинке на полпути между двумя хижинами и смотрела вниз. Сколько недель уже его не видела. Папа, как он себя называл, уезжал рано и возвращался поздно, уверенный в неколебимости своей власти. Сам он всегда ездил на собственном мерине, но сегодня впряг в повозку Элизину лошадь, а на скамеечке сидела КонаЛи. Пошатываясь, загрузил связку застреленных им белок и яйца, которые КонаЛи собрала и сложила для обмена. Она привязала парнишку к себе шалью, он сидел у нее на коленях к ней спиной, одной ладошкой ухватив ее за волосы, другую вытянув вперед. Полтора годика и месяц ему сравнялось, а близнецам, оставшимся в хижине, полтора месяца с небольшим. Они насосались и спали. Да уж, в тюрьму их Папа загнал похлеще всякого законника. Собрался в город за припасами и явно хотел, чтобы КонаЛи радовалась выпавшему ей развлечению – радовалась вдвойне, поскольку он позволил взять парнишку, да его и не оставишь с лежачей матерью. Из девочки он сделал себе прислужницу. Ей уж исполнилось двенадцать, постоянно осунувшаяся, тощенькая, обихаживает трех малышей, готовит, делает всю работу по дому. Элиза осталась внутри, погрузилась в себя, чтобы притупить боль от его голоса и присутствия. Сев рядом с КонаЛи, он крикнул: н-но! Щелкнул в воздухе бичом, показывая молодцеватость; повозка рванулась с места.

Дервла отступила назад, в заросли красноватого вьюнка. Толстые стебли карабкались по ежевичнику и терновнику, перекидывались с куста на куст, смыкались над ней в арку. Раньше, как наставал сентябрь, они делали чернила из горькой черноплодной рябины, чтобы учить КонаЛи, но те времена миновали. Пятна солнечного света обрисовывали ползучие растения помельче: терпкий вёх, цепкий паслён, весь в розовых почках, пупавку в желтых чашечках. На дороге стихало дребезжание повозки. Уехал в город, забрал с собой КонаЛи. Дервла всегда держалась в сторонке, чтобы девочка не проговорилась о ее присутствии. Просто следила, а то ведь он вызверится на Элизу и КонаЛи. Миссис – так он называл Элизу, как бы в насмешку над тем, кого она утратила на Войне. Война девять лет как закончилась, но эхо ее потерь продолжало звучать.

Дервла полной горстью выдернула пупавку. Свежей она защищала от укусов; Дервла обвила себя длинными стеблями, потом оторвала стебли от корней. Свернула стебли, связала, отчистила о рукав корни. Клубни толщиной с ее большой палец, богатые целебной силой. Если их прокипятить в ячменном отваре, получится настой для кормящих матерей. Корни она спрячет там, где КонаЛи их обязательно найдет. Вот только есть ли у них ячмень? И помнит ли КонаЛи, что нужно делать, – с тех времен, когда родился парнишка? Этот попросил Дервлу помочь при родах, пока сам пил в городе. С тех пор он строго следил, чтобы она знала, как Элиза и КонаЛи расплачиваются за то, что он обнаружил в доме знаки ее присутствия.

Дервла чуть продвинулась вверх по дорожке, взяла свою лошадь под уздцы, пристроила в сумку стебли пупавки, засунула корни в мешок. Один-два раза в месяц она отправлялась на субботний рынок, ведя в поводу лошадь, нагруженную холщовыми мешками и узелками с кореньями и разными снадобьями. Папа, или как его там, никогда не торговал на рынке, ходил в бакалейную лавку, где можно было выменять спиртного. Он забрал все имущество Элизы, наложил бы лапу и на старую лошадь Дервлы, вот только на той неделе, когда он к ним заявился, лошадь стояла в конюшне рядом с ее хижиной. Было это чуть больше двух лет назад – она отметила двадцать восемь месяцев зарубками на дверях своего жилья, чтобы знать, сколько дней и недель он у них отобрал. До тех пор они управлялись. Прожили на кряже все годы Войны. Совсем не голодали, не то что городские. Когда с едой стало полегче, выменяли побольше несушек, Дервла стала продавать яйца на рынке. Элиза после Войны переменилась, считала своего мужа погибшим и отказывалась о нем говорить. Твердила, что он взял ее в жены под чужим именем, хотя сам он не раз говорил, что свидетельство о браке с подписью пастора доказывает, что теперь это и есть их настоящее имя. Он ее бросил и предал. Она притихла, хотя сохранила чуткость к растениям и посадкам и научила КонаЛи читать едва ли не так же хорошо, как она сама. А потом явился этот бродяга, с таким видом, будто уже имеет на что-то право. Дервла только что вернулась из города, привезла покупки в повозке. Он встал в полный рост, когда она подъехала к хижине, взял под уздцы лошадь, которую они называли лошадью КонаЛи, натянул поводья.

Ух ты, знаю я эту клячу, сказал он, ухмыляясь, зажимая рот ладонью, будто выдал какой-то секрет. Слезай, старуха. Я сам разгружу свою повозку. Ты зайди поздоровайся. А потом давай отсюда и девчонку прихвати. У нас с Миссис дело есть.

Он тянул гласные, как их тянут в Джорджии, и Дервла пошла в дом. С полки над дверью пропала винтовка, Элиза сидела с опустошенным лицом в кресле-качалке, прижимая к себе КонаЛи. Девочка, уже десятилетняя, прикорнула у нее на плече, будто грудная.

Он забрал у тебя винтовку, Элиза?

И пистолет, сказала она, но глаз не подняла. Мы вернулись от ручья, ходили рыбачить. Поэтому я не услышала, как он подъехал. Оружие у него.

Кто он такой?

Не сказал. Но он тут уже был однажды… во время Войны. Тогда уехал, уедет и теперь. Только ты разбуди КонаЛи и уведи ее к себе.

Дервла нагнулась пониже. Родненькая, сказала она. В повозке есть бутылка спиртного. Напои его и приходи к нам в темноте. Он не найдет дорогу.

Но незнакомец уже стоял на пороге, распахнув дверь настежь, хохотал, потрясая бутылкой виски. Никакая она тебе не Родненькая, сказал он. Забирай девчонку. Миссис скажет, когда ее можно будет назад привести.

Дервла подняла КонаЛи на ноги и осталась стоять, дожидаясь, когда он освободит дверной проем и она сможет уйти с ребенком. Подумала про него: армейская шваль, шаромыжник, бродяга – сальные каштановые волосы, холодные колючие глаза. У таких нет своего клана, и ни один законник не призовет их к порядку. Дервла подозревала, что он был не единственным дезертиром, которые угрожали Элизе во время Войны, но девочку Элиза, похоже, уберегла: та ничего не знала и не видела. Этот еще раньше наложил на Элизу свою лапу, а теперь вернулся. Дервла шагнула мимо. Мощный, жилистый, выживал он, похоже, за счет силы и хитроумия, и внутри у него будто гудело растревоженное огнем осиное гнездо. Он захлопнул за ней дверь, звук иголками впился ей в тело. Она повлекла КонаЛи за собой по крутой дорожке, и вот они оказались в надежном убежище – в лачуге Дервлы на самом высоком кряже.

Она ничего не выдумывала, только видела, знала, считала пульс человека или места. Он крепко верил, что с помощью одного способен подчинять себе другое. Если ему перечили или если он напивался, то буйствовал как умалишенный.

Сейчас Дервла спустилась по тропке на прогалину перед хижиной Элизы, ведя лошадь в поводу. Невозделанные грядки заросли сорняками; грязь перед широкими ступенями не выметена. Дервла поднялась на крыльцо, перешагнула через грубо сколоченную загородку, которую смастерил этот. Дверь была закрыта на засов – явно дело рук Папы, – как будто он опасался, что кто-то похитит его сокровище или сама Элиза опамятуется и сбежит, если сумеет отпереть свою клетку. Он взял ключ и запер деревянные ставни на двух окнах в передней стене, а изнутри задвинул щеколды. Дервла почувствовала, как воздух, который он когда-то загнал внутрь, кубарем скатился с крыльца на землю, юркнул под хижину, чтобы поддержать их, оградить от него.

Она завела лошадь на зады хижины, шагнула в окно – рама, затянутая промасленной бумагой, неуверенно покачивалась под напором ветерка. Темный спертый воздух, бормотание на кровати