Балерина из Аушвица - Эдит Ева Эгер
Нас строят в шеренги, чтобы в очередной раз пересчитать по головам, а в моей все еще звучит мое заклинание. Когда мы уже готовы выйти в ясное холодное утро навстречу ужасам нового дня, у дверей возникает какое-то движение. Эсэсовец что-то выкрикивает по-немецки, ему отвечает чей-то лающий голос, чей обладатель энергично проталкивается внутрь. У меня перехватывает дыхание, я хватаю Магду за локоть, боясь упасть. Это он – солдат, застукавший меня ночью в чужом огороде. Цепким взглядом он обводит шеренги заключенных.
«Где девка, посмевшая нарушить правила?» – грозно спрашивает он.
Я вся трясусь. Мне никак не унять дрожь. Он явился разобраться со мной. Он хочет устроить показательную экзекуцию. Или считает, что должен. Видимо, кто-то прознал о его необъяснимом попустительстве, и теперь он должен поплатиться за собственный рискованный поступок. Он поплатится тем, что заставит меня заплатить за мой риск. Меня бьет дрожь, от ужаса я не могу вздохнуть. Я в западне. И осознаю, что смерть совсем рядом.
«Где эта маленькая преступница?» – снова вопрошает он.
Он вот-вот узнает меня. Или заметит перышки ботвы, предательски торчащие из кармана Магды. Я больше не в силах выносить страх в ожидании разоблачения. Я бухаюсь на пол и ползу к нему. Магда шикает на меня, но уже поздно. Скрючившись, я припадаю к его ногам, вижу приставшую к его ботинкам грязь и узоры древесины на дощатом полу.
«Так это ты». В его голосе мне слышится отвращение. Я зажмуриваюсь. Я жду, что он пнет меня. Жду, что застрелит.
Что-то тяжелое падает на пол возле моих ног. Камень? Он забьет меня до смерти камнями? Чтобы я умирала медленно?
Но нет. Это хлеб. Маленькая буханка черного ржаного хлеба.
«Наверное, ты была очень голодна, раз решилась на такое», – говорит он. Я поднимаю голову. У него глаза как у моего папы. Зеленые. Полные участия.
Глава 9. Лестница смерти
Мы снова идем колонной. Нас гонят днями, неделями. После Аушвица наш путь пролегает только по территории Германии, но однажды мы подходим к австрийской границе. Останавливаемся и ждем разрешения ее пересечь. Наши конвоиры болтают, пока мы стоим, выстроившись в бесконечные шеренги, которые сделались для меня иллюзией порядка – иллюзией того, что одному объекту естественным образом полагается следовать за другим. Какое облегчение – стоять без движения. Я прислушиваюсь к болтовне конвоиров. Президент Рузвельт умер, говорят они. Дальше вести войну придется Трумэну. Как странно слышать, что в большом мире за пределами нашего чистилища происходят какие-то перемены. Определяется новый курс.
Эти события бесконечно далеки от нашей повседневности, и меня удивляет сама мысль, что сейчас, вот прямо сию минуту, кто-то решает мою судьбу. Не конкретно мою. У меня больше нет имени. И тем не менее кто-то облеченный властью своим решением определяет, что будет со мной дальше. Забросят меня на север, на юг, на восток или на запад? В Германию или в Австрию? Что еще сделают с выжившими евреями, прежде чем закончится война?
«Когда война закончится…» – начинает конвоир. Но не завершает мысль. Было время, мы с Эриком развлекались такими же разговорами о будущем. После войны… Если я сосредоточусь как следует, смогу ли понять, в живых он еще или нет? Я представляю, что стою на вокзале и должна купить билет на поезд, но мне дан всего один шанс угадать, в каком городе я встречусь с Эриком. В Праге? В Вене? В Дюссельдорфе? В Прешове? Или в Париже? Я сую руку в карман и машинально проверяю, на месте ли мой паспорт. Эрик, любовь моя, я еду. Женщина в форме погранслужбы по-немецки окликает нас с Магдой и указывает пальцем на соседнюю очередь. Я послушно иду. Магда не сдвигается с места. Женщина снова отдает приказ. Магда не шевелится, не произносит ни звука. Она что, спятила? Почему она не идет за мной? Женщина орет уже в самое лицо Магды, а та лишь мотает головой.
«Я не понимаю», – произносит она по-венгерски. Но, конечно же, она все понимает. Мы обе бегло говорим по-немецки.
«Врешь!» – орет женщина.
«Не понимаю», – повторяет Магда. Ее голос лишен всякого выражения. Плечи горделиво расправлены, осанка прямая. Я что-то упустила? Почему Магда прикидывается, что не понимает приказа? Чего она добьется своим непослушанием? Или она потеряла рассудок? Они с женщиной из погранслужбы продолжают препираться. Вернее, препирается и скандалит женщина, а Магда тихим, спокойным, ровным голосом лишь повторяет: «Не понимаю, не понимаю». Женщина окончательно выходит из себя. Она бьет Магду в лицо прикладом. Лупит ее по плечам, снова и снова, пока Магда не опрокидывается навзничь, и тогда знаками велит мне и еще одной узнице оттащить Магду в указанную очередь.
Магда вся в кровоподтеках и кашляет, но в глазах сияет торжество. «Я сказала “нет”! – говорит она. – Я не подчинилась». Посмотреть на нее, так поверишь, что лучше учиненной с ней расправы и быть не может. Ведь это доказательство ее силы. Она несокрушимо стояла на своем, а женщина из погранслужбы потеряла над собой контроль. Маленький акт гражданского неповиновения дает Магде осознание, что она сохранила за собой право выбора и не желает быть жертвой судьбы.
Но это чувство внутренней силы быстро покидает Магду. Вскоре мы снова двигаемся колонной, на сей раз к месту, хуже которого еще не видали.
Мы прибываем в Маутхаузен. Это целиком и полностью мужской концлагерь при каменоломнях, где заключенных заставляют колоть и перетаскивать гранит: из него Гитлер желает построить город своей мечты, новую столицу Германии, новый Берлин. Мы видим лишь лестницу и мертвые тела. Ступени из белого камня уходят вверх – так высоко, куда только хватает взгляда, словно по ним можно подняться прямо на небо. Повсюду сваленные в кучи тела. Обезображенные, распластанные, словно части сломанного забора. Почти бесплотные, обтянутые кожей скелеты, перепутавшиеся конечностями, потерявшие всякое сходство с человеческими. Мы стоим цепочкой на белокаменных ступенях. Здесь их называют лестницей смерти. Насколько мы можем предположить, нас ожидает очередная селекция, где решится, на работы нас пошлют или на смерть. Ползут слухи, от которых пробирает дрожь. Узники Маутхаузена, говорят, должны поднимать из каменоломни по ста восьмидесяти шести ступеням гранитные глыбы весом под пятьдесят килограммов, двигаясь по пять человек в ряд. Мне сразу же представляется, как наши далекие предки, рабы египетского фараона, изнемогали под тяжестью камней. Говорят, что здесь, на лестнице смерти, когда тащишь свою глыбу вверх, а кто-то выше тебя спотыкается или падает от изнеможения, ты тоже повалишься за ним вслед, а за тобой начнут валиться все, кто ниже, пока вся ваша цепочка не превратится в одну большую груду из камней вперемешку с телами у подножия лестницы. И коль выживешь, говорят нам, тем хуже для тебя. Тебя поставят у стенки на краю обрыва – ее называют Fallschirmspringerwand (стена парашютистов). И когда тебя возьмут на прицел, дадут выбор: хочешь – застрелят, а хочешь – толкни в пропасть стоящего рядом узника.
«Если до этого дойдет, – говорит
