Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши
Мира отложила карандаши и блокнот.
– Я рада, что ты пришла. Как раз хотела кое о чем тебя спросить.
Какую еще личную границу она собралась нарушить на этот раз? Мне стало одновременно и неуютно, и любопытно.
– Ладно. Но для начала как думаете, вам под силу будет усидеть на кресле?
Мира сдвинула брови, потом помотала головой. Тогда я помогла ей сесть в постели. Она вскрикнула. Я глянула на простыню: проверить, нет ли крови, и заметила несколько небольших пятнышек. Решила, что помою Мире голову, а потом сменю белье. Судя по записям в карте, медсестра, что дежурила до меня, недавно давала ей морфин. И я понадеялась, что Мире скоро полегчает. Забрав подушки, я подоткнула под спину Мире стопку полотенец, чтобы впитывали воду. Одно накинула ей на плечи.
– Если бы ты могла начать жизнь заново, что бы ты изменила? – спросила Мира.
Вот и снова она пыталась преступить границы, определявшиеся моими рабочими обязанностями и долгом, и углубиться в то топкое и запутанное, что находилось внутри. Но вместо того чтобы пресечь эти попытки, я восхитилась тем, как ловко это у нее выходило. Она была словно стрела, летящая прямо в цель. И делала это не со зла, просто ей правда было интересно.
– Почему вы спрашиваете? – Я смочила ей волосы теплой водой, осторожно, чтобы не попало на лицо.
– Потому что могу говорить с тобой и Амитом о том, что мне важно.
Хорошо еще, она не заметила, как я покраснела. И почему мне так не нравилась ее дружба с доктором Мишрой? Просто нелепо! Ведь мы же с ним не… Может, мне обидно было, что его она тоже допустила в свой привилегированный круг, как и меня? Ей легко удавалось внушить людям, что они особенны и любимы. Наверное, именно это в ней привлекло Петру, Паоло и всех остальных, кто встречался ей на жизненном пути.
Налив шампунь в руку, я начала намыливать ее курчавые черные волосы. Сейчас они потускнели от жира, но я знала, что к концу мытья они снова засияют. В комнате запахло сандалом.
– Если бы мне пришлось начать жизнь сначала, – начала она, – я была бы добрее к Джо. К Жозефине. Я столько о ней думала. Она не заслужила того, как я с ней обошлась. – Мира чуть склонила голову. – В Париже Джо была – и остается – известным арт-дилером. Она продала множество моих работ. – Мира помолчала. – Пока я училась там в Академии. Джо и ее муж Джин в каком-то смысле меня удочерили. Кормили ужинами, брали с собой в Лувр, и мы часами бродили там вместе. Они гуляли, а я делала наброски. Они показали мне «Же-де-Пом», Дворец Шайо, Оранжери и импрессионистов. Я влюбилась в Гогена и Сезанна. Джо и Джин были так добры ко мне. Слушали, как я разглагольствую о Паоло. А потом я сделала нечто ужасное. Непростительное. – Она снова помолчала. – На ровном месте взяла и предала их, Сона. Соблазнила Джина. Сама не знаю почему.
И снова Мира поразила меня. Может, этого она и добивалась? Признаться, что предала лучшего друга самым непростительным образом? Но зачем? Чтобы получить отпущение грехов? От меня? Да кто я такая, чтобы кого-то прощать? Ополаскивая ей волосы, я ждала, что она скажет дальше.
– У нас с Джином завязалась интрижка. Джо, узнав, конечно, пришла в ярость. Ей было очень больно. Джин ушел от нее, и она меня уволила. Я не виню ее, Сона. Я ужасно поступила. Она ничем этого не заслужила, всегда хорошо ко мне относилась. Создала мне имя в мире искусства. Но после моего поступка ни один агент не хотел иметь со мной дела. Я ужасно себя чувствовала. Не могла писать. Денег не было. Тогда я поехала домой, в Прагу, и там начала флиртовать с Филипом. – Голос ее зазвучал виновато. – Мама жутко разозлилась. Думала, я могу найти себе партию получше. Выйти за принца, как минимум за дипломата. – Мира криво улыбнулась. – А он не был ни тем ни другим. Наверное, поэтому я за него и вышла. И уехала в Индию.
Я туго обмотала ей волосы полотенцем и заметила:
– Вы не любили Филипа. – Сама не знаю, откуда выскочили эти слова, но это ведь была правда.
Вывернув шею, она взглянула на меня и кивнула.
– Все думали, что с моей стороны было ужасно смело бросить вызов матери. Но, по правде говоря, я никогда не бывала в Индии прежде и не хотела ехать туда одна. Мне нужен был компаньон. – Она отвернулась, набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула. – Я сею хаос везде, где появляюсь, Сона.
Я не знала, что ответить. Наверное, вот почему нам не стоило сближаться с больными, как предупреждала Ребекка. Вначале я была просто очарована Мирой, ее утонченностью, тем, что она везде побывала. Теперь же я видела перед собой куда более сложную натуру, женщину, которая, хоть и щедро любила, в то же время предавала своих любимых. И делала это намеренно. Я не могла не гадать, поступит ли она так же и со мной в один прекрасный день. Она знала, что преступает черту, и все равно это делала. И раскаяние прозвучало в ее словах только сейчас. При других обстоятельствах я постаралась бы развеять тень, сгустившуюся в душе пациентки. Но утешать Миру мне не хотелось. Она втянула меня в свои дела. Стремилась сблизиться со мной, околдовывала. Заставила чувствовать себя важной. А потом разочаровала. Может, то же самое испытывала мама, узнав, что мужчина, которого она обожала, мужчина, который предложил ей стать парой, всего лишь обманщик?
Я собрала вещи – влажные полотенца, эмалированную посуду, шампунь – и сложила их в каталку. Обернувшись сказать Мире, что попозже вернусь перестелить ей постель и помочь приготовиться ко сну, я увидела, что по щекам ее прямо на губы стекают слезы. Ее запоздалое, но такое глубокое раскаяние немного смягчило меня. Разве не достаточно того, что у нас часто болит тело? Почему мы должны страдать еще и от сердечной боли, которая гнездится так глубоко, что ее так просто не вырвешь? Я достала из кармана носовой платок и отерла Мире лицо. Потом развернулась к двери.
Она же поймала меня за запястье и не дала ступить шагу.
– Спасибо!
Я кивнула. Она благодарила за то, что я выслушала ее и не осудила. Но ведь я осуждала ее в глубине души. И как было не осуждать? Я понимала, как себя чувствовали Джо, Петра и Паоло, осознав,
