Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши
Я молча смотрела на нее. Отец посылал мне деньги… двадцать лет?
– Но как он узнал наш бомбейский адрес, когда мы уехали из Калькутты?
– Не знаю. Может, кто-то из наших бывших соседей ему сказал. – Мама уставилась на свои жилистые руки. – Прости, что я тебе не говорила. – Голос ее задрожал. – Я хотела как лучше. И… если честно… Мне не по сердцу было, чтобы ты лучше думала о своем отце из-за того, что он пытается тебе помогать. Знаю, это было эгоистично. Я так долго на него злилась. Прямо как ты сейчас. Но пора успокоиться, Сона. Как успокоилась я. От этого вреда больше, чем пользы.
Мама вытерла глаза лежавшим на швейной машине лоскутом.
Я смотрела на холмик конвертов на столе.
– Но… разве не лучше было бы проесть эти деньги? Или разом оплатить годовую аренду квартиры? Могли бы новые очки тебе купить, чтобы тебе легче было шить вручную.
Мама покачала головой.
– Мне на все хватает наших с тобой зарплат. Это твои деньги. Делай с ними, что хочешь.
Я не могла отвести взгляд от стопки конвертов. Она казалась живой, пульсировала и расширялась перед глазами. Я вскочила, едва не опрокинув стул, и стала мерить шагами комнату.
В голове роились мысли. Значит, отец за все годы не забыл, когда у меня и Раджата дни рождения? Что, если он все-таки писал нам? А в последнюю минуту рвал письма? Может, боялся, что нам тяжело будет получить весточку от него после стольких лет? Интересно, его жена – англичанка? И какая она? Есть ли у них дети? Кто они, мальчики или девочки? Сколько им сейчас? Знали ли они о нас? И что сказали, когда узнали? А может, до сих пор в неведении. Скучал ли отец по нам? Или просто пытался откупиться за столько лет отсутствия? Стала ли я теперь меньше на него злиться?
Вот этими деньгами он расплатился с нами. За то, что лгал. За то, что бросил нас. Ни разу не написал, что по-прежнему любит. Может, мама сочинила все это про бумажные цветы и походы в зоопарк? Или просто вообразила себе?
Я не хотела тратить его деньги. Не хотела к ним даже прикасаться.
Но, глядя на маму, я подумала о том, что ей нужны лекарства, что она носит изношенные чаппалы, утверждая, будто в них ей удобнее, чем в новых, что сари ее в некоторых местах вытерлось до прозрачности. Наших доходов нам определенно не хватало.
Выдохнув, я остановилась перед матерью. Она подняла на меня глаза.
Я наклонилась и прижалась лбом к ее лбу.
Потом придвинула стул к столу, села и сказала:
– Давай-ка их посчитаем.
Глава 4
Я надеялась, что после разговора с доктором Мишрой доктор Холбрук изменит схему лечения Миры, но вчера в конце моей смены назначения у нее в карте были все те же. Синяки у Миры под глазами стали еще темнее, чем раньше. Лицо побледнело. Волосы слиплись. Изо рта шел кислый запах. Почему никто не присматривал за ней? Куда подевался ее муж? Почему он, в отличие от доктора Мишры, не требовал, чтобы врач изменил ей лечение? Филип Бартош вообще хоть раз приходил проведать жену? Вчера, когда он принес картины, я увидела его впервые.
А сегодня, переодеваясь в форму, решила: если муж Мире не помогает, этим займусь я.
Я вкатила в палату Миры кресло. Принесла два эмалированных поддона с теплой водой, пузырек сандалового шампуня, полотенца и кружку.
Но Мира оказалась занята. Она рисовала, а позировала ей Индира. Увидев меня, подруга вспыхнула и потянулась к своей сестринской шапочке.
– Нет-нет, я не закончила, – вскрикнула Мира.
– Мэм, Сона пришла, – возразила Индира. – Значит, у меня тоже смена начинается. Мне пора. – Она приколола шапочку к волосам.
Мира беспомощно посмотрела на меня.
– Я попросила Индиру сегодня прийти пораньше и попозировать мне. У нее такой сильный характер. Такой глубокий. Взгляни! – Она показала мне набросок.
Мы с Индирой подошли ближе. Рисовала Мира углем. На наброске сразу бросалось в глаза, что Индира несчастна, но всеми силами пытается это скрыть. Настороженный взгляд полуопущен. Губы сжаты в прямую линию, уголки не ползут ни вверх, ни вниз. В этом рисунке трудно было узнать настоящую Индиру. Мира сгладила ее черты, на ее месте могла быть любая женщина. Получился вроде бы портрет, а вроде бы и нет.
С любопытством глянув на рисунок, Индира заметила:
– Я правда так выгляжу? – В ее глазах заблестели слезы. – Эта женщина такая беспомощная. Такая грустная. – Обернувшись ко мне, она еще раз спросила: – Я правда такая?
Я обхватила ее рукой за плечи.
– Ты это ты. Никакой другой тебя быть не может.
Индира направилась к двери.
– У меня с собой сегодня манговый ласси в термосе, угощайся, – добавила я.
Она же покачала головой и вышла. Обернувшись, я обнаружила, что Мира молча наблюдает за нами.
Открыв окно, я впустила в палату ночной воздух. И улыбнулась ей.
– Давайте-ка сегодня вымоем нам волосы.
– Кому это «нам»? – рассмеялась она. – Это ты вымоешь волосы мне.
Смутившись, что заговорила с ней так же, как с мальчиком, которому должны были завтра вырезать гланды, я извинилась и шутливо махнула рукой.
– Не переживай, Сона! Я всегда рада тебя видеть. – Мира пошевелила пальцами перед лицом. – Расскажи, от чего ты защищаешь свою подругу!
– Кого? Индиру?
Она кивнула.
Можно было догадаться, что она заметит. Поговорить Мира любила, но еще охотнее слушала. И слышала даже то, чего не произнесли вслух. Чувствовала то, что не облекли в слова. В частности, поэтому она мне и нравилась.
– У нее дома неладно, – ответила я и стала откручивать крышечку с пузырька шампуня.
Мира вскинула брови.
– Среди женщин, которых я рисовала, многие получали дома тумаки. Я хотела помочь, но это было не в моих силах. Они не желали, чтобы я вмешивалась. Говорили, я только больше проблем им принесу. Сначала я не понимала, но потом догадалась, что больше пользы будет, если я запечатлею их страдания в своих картинах и весь мир их увидит. Меня тогда так захватила работа, что я просто перестала существовать. Мои персонажи оживали под моей кистью. Сона… – Она подождала, пока я подниму на нее взгляд. – Пускай Индира живет как может.
Мне отчасти удивительно было слушать, как она говорит то же, что
