Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
Мы, дети, приученные целовать хлеб, вспоминаем детство – и перед глазами встает наследие голода, которого мы сами уже не знали: эти чудовищные омлеты, которые жарили наши бабушки, чтоб только не выкидывать взбитое яйцо, оставшееся от кляра для рыбы. Но мы не помним грусти.
А вот злость – помним, помним сжатые, словно из камня высеченные челюсти мужчин и женщин, которым за жизнь выпало столько несчастий, что другой бы уже сто раз сдался, а они продолжали бороться. Потому что тридцать лет назад в Испании дети получали в наследство от родителей не только бедность, но и умение переносить ее с достоинством, не унижаясь и не отступаясь от борьбы за будущее. Дети эти жили в стране, в которой бедность не была поводом стыдиться или сдаваться. Даже Франко за тридцать семь лет жестокой диктатуры, начавшейся с войны, развязанной им самим, не сумел задушить своих врагов: те продолжали влюбляться, заводить детей и жить счастливо. Еще не так давно в этом районе счастье было своего рода формой протеста.
Потом нам сказали, что об этом необходимо забыть, что для того, чтобы двигаться в будущее, нужно оставить все случившееся позади, а чтобы построить демократию, нужно смотреть лишь вперед, притворившись, что ничего особенного тут у нас не произошло. Пытаясь забыть плохое, мы, испанцы, позабыли и хорошее. Тогда оно казалось неважным: мы вдруг стали красивыми, прогрессивными, нами все заинтересовались… К чему же вспоминать войну, голод, сотни тысяч погибших и все это горе?
Так, отрекшись от женщин без пальто, от картонных чемоданчиков и поцелуев на хлебе, жители этого района, особого, но похожего на почти любой район любого испанского города, утратили связь с собственным прошлым, воспоминания, которые могли бы помочь им преодолеть новую нищету, что застала их врасплох, явившись из самого сердца Европы, сулившей им богатство, на деле же похитившей у них сокровище, которого не купить ни за какие деньги.
Теперь жители этого района чувствуют себя даже не уничтоженными, а, скорее, растерянными, не понимают, как быть перед лицом неопределенности, они сбиты с толку, словно избалованный ребенок, у которого отобрали игрушку, а он не умеет ни возразить, ни потребовать обратно принадлежащее ему по праву, ни обличить и задержать воров.
Если б нас увидели наши бабки и деды, они умерли бы вначале от смеха, а потом от жалости, ведь по их меркам это не кризис, а так, небольшое неудобство. Мы, испанцы, много веков с достоинством переносили бедность, а вот покорными не были никогда. Никогда до этого самого момента.
Это история, сотканная из многих, история одного мадридского района, который пытается держаться и оставаться собой даже в самом эпицентре урагана – кризиса, который грозится перевернуть все вверх дном, хотя пока что ему это не под силу.
В этом районе живут семьи с детьми и без детей, пары с собаками и без, одиночки, молодежь, взрослые, старики, испанцы, приезжие, временами они счастливы, а временами несчастны, точнее, счастливы почти всегда, а несчастны лишь изредка. Кое-кому не удалось удержаться на плаву, но в основном они продолжают бороться – ради самих себя и ради других – и держатся за старые привычки и давние традиции, чтоб оставаться теми, кто они есть, чтоб соседи могли и дальше звать их прежними именами.
Парикмахерская Амалии чуть не закрылась, когда прямо напротив открылся китайский маникюрный салон, но клиентки остались верны Амалии – правда, той пришлось снизить цены.
Бар Паскуаля по-прежнему работает, хотя с каждым днем он все меньше напоминает бар и все больше – штаб-квартиру разных организаций: союза жителей района, что пытается отстоять социальное жилье, которое городская администрация предательски продала фондам-стервятникам; ассоциации женщин, офис которой закрылся из-за недостатка средств; родительского комитета местной школы, которая перестала работать после обеда, потому что ей урезали финансирование внеурочных мероприятий… Но Паскуалю все равно. Хозяин бара – человек спокойный и добродушный, он просит всего лишь, чтобы каждый третий посетитель, к какой бы организации он ни принадлежал, время от времени заказывал хоть стакан пива, а всем остальным он с улыбкой приносит воды.
Множество старых магазинов закрылось. Им на смену пришли новые, почти всегда дешевые, большинство из них, хоть и не все, держат китайцы. А вот чуррерия, аптека, канцтовары и рынок остались на прежних местах и стали своего рода точками отсчета, общими для давнишней и нынешней версий этого района.
Ну а в остальном – в сентябре начинается учебный год, в декабре наступает Рождество, в апреле зацветают деревья, летом приходит жара – в общем, жизнь идет.
Пойдемте посмотрим на нее вместе.
II. Сейчас
Семейство Мартинес Сальгадо возвращается из отпуска, и кажется, будто район вдруг заполнился людьми.
Три автомобиля въезжают в город друг за другом, в том же самом порядке, в котором утром выехали из деревушки на побережье в почти четырехстах километрах от Мадрида.
В первом автомобиле, прошедшем уже пару техосмотров, но все еще в отличном состоянии и безукоризненно чистом, едет Пепе Мартинес с родителями и его дочь Мариана.
Во втором, поскромнее, без наклеек с техосмотра и таком грязном, будто хозяйка решила захватить с собой на память полпляжа, – Диана Сальгадо с матерью и младшим сыном, Пабло, который всю дорогу развлекал их одним и тем же вопросом – «сколько нам еще?» – через каждые пару километров.
В третьем, принадлежавшем вначале Пепе, затем Диане и собравшем за многие годы внушительную коллекцию наклеек на правой части лобового стекла, едет Хосе, старший сын, со своей девушкой и котом по имени Тигр, заключенным в чудовищное орудие пыток, называемое переноской.
– Ну вот и все! – восклицает Пепе, запихнув в лифт родительского дома последний чемодан. – Эх, как же быстро всегда пролетает отпуск!
– Да уж. – Мать виснет у него на шее, вздыхает, расцеловывает в обе щеки. – А так хорошо было…
– Спасибо за все, сынок. – Отец легонько приобнимает его: с тех пор, как Пепе исполнилось десять, отцу как будто неловко стало обнимать его по-настоящему. – Ну давай-давай, беги, а то оштрафуют, ты ж вторым рядом припарковался.
Пепе возвращается в машину и выжидает, пока отец выйдет на террасу гостиной, чтоб убедиться: все в порядке. Ему и невдомек, что за слова произносит его мать, пока отец машет ему рукой на прощание:
– Как же хорошо, Боже ты мой! Знаешь, что я сделаю первым делом?
– Ну конечно, – муж подходит к ней и обнимает, – снимешь лифчик.
– Нет, это потом. А сейчас я сбегаю к мяснику и куплю самое огромное свиное ухо, какое найду. И замочу чечевички…
– Ох, давай. – У него уже слюнки текут. – Теперь уж никаких салатиков со шпинатом и сырыми шампиньонами.
– И никакой грудки индейки на ужин! Сделаю хорошенькую деревенскую тортилью с колбаской, горошком и беконом…
– Радость-то какая! Раз уж у нас сегодня праздник, поставлю Бамбино.
– Отлично! – она хохочет, приподнимает юбку и делает пару танцевальных па под музыку, что звучит лишь в ее голове. – Хватит с нас уже этого чилаута!
Чуть позже Диана, несмотря на протесты матери, провожает ее до двери.
– Ну что ж, вот и все, – говорит Диана, поставив последний пакет в прихожей дома, где она выросла. – Как жаль, да, мам? Как же отпуск всегда так быстро пролетает!
Мать одним рывком обнимает ее, целует и начинает выталкивать на лестницу.
– Да-да, но ты беги скорей, дочка, мы же бросили ребенка одного, а у меня все прекрасно, мне, честное слово, ничего не надо…
Она закрывает дверь, не глядя скидывает сандалии, выходит на балкон помахать на прощание внуку и, провожая взглядом машину дочери, раскидывает руки, описывает полный круг на пятках и вздыхает.
– Боже ты мой, как хорошо!
Затем открывает чемодан, сует
