Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
Мартина умолкает, опирается рукой на кресло, вытаскивает из кармана фартука платок, промокает сухие глаза и поднимает взгляд на Карлоса.
– Пока твоя мать не потеряла работу, я держалась. Бедняжка Мариса, такая умная, такая работящая, все ей всегда удается! Да как же они так с ней? Столько лет проработала в этой компании – и вдруг, ни с того ни с сего… Она же на государственном канале работала, как же можно так людей выгонять?
– Да вот так, пишешь новый закон – и все, по нему можно, – Карлос садится рядом с Мартиной, обнимает ее. – Но мама рано или поздно найдет работу, ты не переживай.
– Ох, не знаю, в ее-то возрасте… – Тут Карлос понимает: бабушка всерьез подсела на новостные программы. – И потом, это все такая мерзость, такие мы все эгоисты: смотрим, как других выгоняют, одного за другим, и думаем про себя: ладно, до меня-то пока не добрались… Ну а потом, конечно, добрались и до нас, а как же иначе-то, мы, что ли, лучше других? Будь она помоложе – я бы не волновалась, потому что меня, сынок, кризисами не запугаешь. Но мы-то были сильные, ко всему привычные – страдать, переезжать, бороться… А сейчас… Ты уж не обижайся, но вы, нынешние, из другого теста. Вам такое не под силу… Ну я и подумала – что бы такого сделать, чтоб поднять настроение и себе, и другим? Чтоб люди не сдавались, не унывали, не прогибались под всю эту дрянь, а встали и начали действовать. Да, я понимаю, глупости это, но я так устала смотреть, как все грустят, а ведь мне не так уж долго осталось…
– Не говори так, ба.
– Да? Ну а что мне говорить-то? Мне скоро восемьдесят, сколько я еще проживу? Пять, десять лет?
– Может, двадцать, – Карлос не глядит ей в глаза.
– Ну пускай двадцать, – оптимизм внука веселит Мартину. – Тебе двадцать, а ты ведь еще совсем зеленый. В общем, я не хочу провести оставшиеся годы, глядя, как все вокруг грустят и печалятся. Не хочу! И поэтому сказала себе: для начала поспорим-ка с календарем. Ты же знаешь, как я люблю наряжать елку, и зажигать свечи, и вообще все эти рождественские хлопоты…
Карлос смотрит на Мартину, потом на елку, потом снова на Мартину.
– Счастливого Рождества в сентябре, ба.
Она хохочет и обнимает его.
– Счастливого Рождества, милый. Счастливого Рождества…
Китаянки заявляются внезапно, не привлекая к себе излишнего внимания.
– Амалия, мы так краску не передержим?
– Ну что ты, тебе еще десять минут сидеть…
В один прекрасный день, открыв парикмахерскую, Амалия замечает в помещении напротив какую-то суету. Дверь распахнута, у двери – грузовик, припаркованный вторым рядом, и восемь хорошеньких девушек, маленьких и стройных, c одинаковыми прическами – прямые черные волосы подстрижены под подбородок – выгружают банки с краской. Все в одинаковых белых брюках и белых рубашках, на ногах – одинаковые безукоризненно белые кеды, рот у каждой прикрыт маской, а двигаются грациозно, будто феи из мультика. Вот молодцы, думает парикмахерша, как быстро сняли место, где раньше была курица-гриль, вот повезло им.
– Ты весь день, что ли, собираешься за ними шпионить?
– А тебе-то какое дело, что я собираюсь, а чего не собираюсь? Тебе еще… – она сверяется с часами, – …восемь минут сидеть. Так что читай себе свой журнал, а меня оставь в покое.
Они приступают к покраске в тот же день. Серьезные, дисциплинированные, прилежные, как муравьи, они разбиваются на пары – по паре на каждую стену: одна красит верхнюю часть кистью на длинной ручке, другая орудует валиком. Из витрины своей парикмахерской Амалия смотрит на них с разинутым от восхищения ртом. Она и не знала, что китайцы, а тем более китаянки еще и стены теперь красят. А что, если нанять их, чтоб они и ей освежили краску нынче летом? Потому что она отродясь не видела, чтобы кто-то красил так быстро и ловко. «Любо-дорого поглядеть, как они работают», – говорит она вслух, приглашая сотрудниц и клиенток насладиться этим зрелищем. О, сколько раз она потом вспомнит эти свои слова и пожалеет, что не проглотила тогда язык.
– Иди-ка к раковине, время смывать.
– А что, восемь минут уже прошло? Ты уверена? А корни точно прокрасились?..
Сорок восемь часов спустя что-то вдруг идет не так. Те же девушки, в белых халатах и безупречных белых кедах, вновь принимаются разгружать фургон, только на сей раз достают оттуда не банки с краской, а белые лакированные доски. «Так значит, они не малярши», – думает Амалия. «Но тогда кто же? Ну конечно, столярши», – говорит она себе, – точнее, мастерицы на все руки, потому что столь же ловко и невозмутимо, как два дня назад, вновь разбившись на пары, они собирают маленькие столики, нечто среднее между столом и прилавком. Амалией вдруг овладевают дурные предчувствия.
– Амалия хочет понять, они все время одни и те же или меняются… – шепчет Лорена на ухо любопытной клиентке, которой моет голову.
– А ей-то какая разница?
Пока столы и стулья не собраны, Амалия полагает, что бывшая забегаловка с курицей-гриль превратится в так называемый китайский магазин – продуктовую лавочку с небольшим набором хозтоваров или хозяйственный, но с парой полок консервов и холодильником с газировкой. Поняв, что это не так, она ощущает даже не раздражение, а разочарование, как будто девушки, за которыми она так долго наблюдала, не имели права обмануть ее ожиданий. Но если это не магазинчик, то что же? Она никак не может взять в толк, зачем им нужны столы – восемь штук, два ряда по четыре, у каждого – два рабочих места и по паре стульев напротив.
– Ну как же! Донесет на них в полицию, точнее, не на них, а на их начальника, или кто там у них за главного… – Лорена никак не возьмет в толк, кто из них кто: все они на одно лицо.
– Да за что доносить-то? Это ж не бордель, в конце концов.
Да лучше б это был бордель.
Бордель, дискоклуб для бандитов, да хоть наркотический супермаркет, все что угодно, думает Амалия, не сводя глаз со здания напротив и притворяясь, что не слышит перешептываний клиенток.
Потому что китаянки эти – настоящие террористки: гель-лак за восемь евро, ну где это видано! Разбой, грабеж, взяли и подло обскакали и ее саму, и все остальные салоны в этом районе. В тот день, когда над их зданием, рассеяв остатки сомнений, зажглись буквы «Маникюрный салон “Шанхай”», Амалия вернулась в детство. Несколько часов подряд она рыдала, кричала, топала ногами и пила липовый чай чашку за чашкой. На следующий день она не вышла на работу. Вместо этого в восемь утра заявилась в мэрию и попыталась сообщить об открытии нелегального бизнеса, но ей ответили, что у китаянок все бумаги в порядке. С тех пор она не отлипает от своей витрины и каждый вечер перед сном пьет по паре таблеток валерьянки.
– Быть этого не может…
Отодвинувшись от стекла, Амалия оборачивается к клиенткам, чтобы наконец объясниться. Сегодня их всего шесть: три на стрижку и три на окрашивание, потому что укладываться больше никто не приходит.
– Как же так, не могу понять. Вот я: плачу все налоги, налог на владение недвижимостью, оплачиваю свет, воду, девочкам страховку… И мне пришлось уволить бедняжку Мерседес, потому что даже со всеми скидками за гель-лак мы брали восемнадцать евро, меньше просто не могли, и это я не поднимала цены, когда в последний раз вырос налог, сама деньги теряю, ну вы знаете. А эти что? Как они со всеми этими налогами пишут – «гель-лак за восемь евро»? Я не понимаю, я правда не понимаю… Как такое может быть?
Никто не отвечает. Лорена, которая пришла к ним стажироваться в конце весны, склоняется над клиенткой. Она зарабатывает совсем мало и не хочет, чтобы
