Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
И вот она вертится, клянет узкий матрас и отсыревшие простыни – и вдруг слышит этот звук: поначалу глухой, напоминающий громкий ритмичный храп, он постепенно истончается и завершается задушенным всхлипом. В первую ночь она не понимает, в чем дело, собака, думает она, или, может, ребенок, но нет, ей ли не знать, как плачут дети. Она засыпает, не разгадав загадки, и за завтраком спрашивает Мариту, не слышала ли она этих звуков, но Марита спала как убитая – «у меня на море всегда так» – и ничего не слышала. Днем – море, пляжный бар, сардины на гриле, мохито, и еще море, еще бар, еще и еще мохито, – София забывает о загадке соседней квартиры, но ночью вновь слышит звук и наконец понимает, что́ творится по ту сторону стены.
С тех пор ее больше занимает сосед, чем пляжные развлечения. Этот тягучий безутешный плач происходит из души и тела одинокого мужчины лет сорока пяти – голова бритая, чтобы скрыть намечающуюся лысину, живот подтянутый благодаря долгим пробежкам по утрам и вечерам, худые ноги. Ни красавец, ни урод, но есть в нем какая-то грубая нутряная привлекательность, как бывает с бритыми самцами, словно источающими тестостерон. И все же он печален. Именно это бросается в глаза первым делом – он печален.
Наверное, тоже застукал жену с ее личным тренером, думает София, и каждый новый день приносит подтверждения ее правоты. Квартира у соседа трехкомнатная, но окно открыто лишь в одной из спален.
Однажды София слышит, как он разговаривает с ребятами в подъезде.
– А где Хави с Эленой? Когда они приедут?
Он смотрит под ноги.
– Знаете… В этом году они, наверное, не приедут. Но я им передам, что вы спрашивали.
В другой день София видит его в супермаркете: он берет упаковку из шести пакетов цельного молока, кладет в тележку, с удивлением смотрит на нее, вытаскивает из тележки, ставит на место и берет один пакет молока, обогащенного рыбьим жиром. Ага, так значит, у него еще и холестерин повышен, у бедняги, – думает София, и ее захлестывает странная волна нежности к незнакомцу.
– Ты же не думаешь с ним связаться? – спрашивает Марита, изобразив гримасу ужаса, которая, впрочем, тут же сходит с ее лица. – А вообще, если так подумать, почему бы и нет…
– Да нет, – отвечает София, – не думаю.
Она об этом не думает, и все же безутешный мужчина по ту сторону стены странным образом составляет ей компанию – даже когда перестает плакать и из его квартиры начинают доноситься более мирные звуки бессонницы: щелканье выключателя, скрип матрасных пружин, шлепанье ног между спальней и туалетом. Звуки эти убаюкивают ее каждую ночь, будто колыбельная.
Она так и не отваживается с ним заговорить и не знает даже, как его зовут. Первого сентября, ослепительным днем, какими бывают лишь последние дни отпуска, они сталкиваются на лестнице. София спускается с чемоданом, сосед поднимается, держа в руках вывеску с крупной надписью «ПРОДАЕТСЯ» и мадридским телефонным номером. Лестница узкая, им не разойтись. Он с улыбкой пропускает Софию, та улыбается в ответ и шагает дальше, не сказав ни слова.
– Смотри-ка, Софи, – прежде чем завести машину, Марита показывает на дом. – Он уже повесил объявление. Хочешь, запишем номер?
– Не глупи, поехали уже.
Еще на лестнице София Сальгадо краем глаза подметила название компании, которая продает квартиру.
У нее и в мыслях нет звонить в агентство недвижимости «Призма», и все же, сама не понимая почему, она возвращается в Мадрид в куда лучшем настроении, чем уезжала.
Карлос открывает дверь своим ключом и тут же понимает: творится что-то странное.
– Ба?
С начала учебы в университете он почти каждый день приходил обедать в этот спокойный старый дом – третий этаж, деревянные полы натерты воском до блеска, видавшая виды мебель почти ничем не выдает своего возраста. Из прихожей берет начало длинный коридор, он загибается и ведет на кухню, а если пойти прямо – упрешься в гостиную с балконами: за кружевным тюлем просматривается буйство разноцветной герани. Хозяйке дома скоро восемьдесят, но она в прекрасной форме. И не просто в прекрасной форме – внук знает, скольких женщин разом она заткнет за пояс, потому что ни одна в мире не обожала и не баловала его так, как она.
– Бабушка…
Сделав несколько шагов по коридору, он различает в его конце причудливое марево – оно мигает и переливается разными цветами, и Карлос никак не может взять в толк, что же это такое. Вначале он решает, что это на фасаде магазина напротив повесили неоновую вывеску, но времени – полтретьего, осень еще не вступила в свои права, стоит теплый солнечный день. Учитывая, сколько стоит электричество, никто не станет тратить его попусту, думает Карлос и осторожно продвигается дальше по коридору – шаг, еще один. Обнаружив, что пол грязный, он пугается по-настоящему. Грязь в любых ее проявлениях несовместима с бабушкиной натурой, и все же, нагнувшись, он видит что-то белое, чуть поодаль – еще один белый комочек, и еще один. Они напоминают хлебные крошки, но, сдавив один пальцами, он распознаёт в нем кусочек пенопласта – такой кладут в коробки с хрупкими вещами, чтоб не побились. Это уж слишком, думает Карлос, и в третий раз громко зовет бабушку, на сей раз – по имени.
– Мартина!
Он двигается дальше, пока его нос не отдает приказ остановиться. Бабушка в последние годы порядком оглохла, но готовит по-прежнему божественно, и в той части коридора, что примыкает к кухне, витает аромат писто. И не какого-нибудь там заурядного писто, вроде того, что готовит его мать в своей роботомашине, без которой она жить не может, – неопределенного вида рыжеватой массы, в которой не отличить перца от кабачка, – а бабушкиного писто: настоящих помидоров, обжаренных отдельно, и перца, и кабачка, и лука, лука, Боже ты мой… Божественного эликсира, в котором то, что должно быть мягким, становится мягким, то, что должно остаться твердым, остается твердым, а все это вместе просто великолепно. Аромат доносится из кухни, и Карлос было успокаивается – но тут ему приходит в голову мысль, что, может, Мартина потеряла сознание уже после того, как приготовила зажарку. Он бросается на кухню, но там никого нет.
– Господи, ну и задал ты мне страху! – Карлос оборачивается и видит Мартину, та стоит в дверях, прижав руку к груди. – Погоди, подключу аппарат… – поковырявшись немного в ухе, она делает шаг навстречу внуку и раскрывает объятия. – Как ты, милый? Как в университете?
Карлос обнимает ее, расцеловывает и говорит, что сам жутко перепугался, потому что в ее доме творится что-то странное.
– Так ты заметил! – Мартина улыбается, как девчонка-шалунья. – Какой же ты умный, Карлитос! Сейчас все тебе покажу, но пока – закрой глаза: это сюрприз.
Он с удовольствием повинуется, наслаждаясь спокойствием, пришедшим на смену панике, и, как в детстве, протягивает бабушке руку, чтобы та отвела его к сюрпризу. Она ведет его по коридору, предупреждая обо всех препятствиях и поворотах; Карлос без труда вычисляет, что они направляются в гостиную, к тому самому цветному мареву, с которого все началось.
– Открывай! – Он повинуется. – Тада-а-ам!
В центре гостиной – гигантская искусственная елка, которую он сам должен был бы собрать тремя месяцами позже. На елке – шары, звезды, ангелы и домики, а еще – две сотни огоньков, которые мигают и сияют всеми цветами радуги. Несколько секунд Карлос пялится на елку, разинув рот. Он узнаёт игрушки: переливающийся шар, который родители привезли из медового месяца, фарфоровых ангелочков, которых закупала бабушка на первое Рождество каждого из внуков, картонную звезду, которую он сам сделал в школе, драгоценные висюльки из цветного стекла, вытянутые, похожие на язычки пламени, которые Мартина сохранила со времен далекого детства… И тут картинка складывается: разноцветные отблески в коридоре, мусор на полу, бабушкино молчание. Карлос все понимает, но это его не успокаивает. Мартина улыбается.
– Нет-нет, я не спятила. Я знаю, что сейчас сентябрь, с головой у меня все отлично, не пугайся, просто… Ты-то выходишь из дома, встречаешься с друзьями, веселишься,
