Одинокая ласточка - Чжан Лин
Сменив одежду, я вышел из комнаты и занялся делами плантации.
Сперва я взял метлу и подмел галерею между передней частью дома и задней, расчистил ее от барахла и снял развешенную под карнизом вяленую рыбу. Галерея была местом, где мы раскладывали чайные листья, а они легко портятся и впитывают в себя посторонние запахи.
Покончив с уборкой, я водрузил на кухне котел для чаоцин – “обжарки зелени”, одного из этапов изготовления чая. Затем я попросил маму собрать в корзину связку лапши и пять яиц и со всем этим добром отправился к деревенскому мастеру чаоцин. Он из года в год помогал моему папе с обжаркой, но на сей раз все было иначе. Когда нагрянули японские самолеты, мастер тоже был на плантации, но он стоял в нескольких десятках шагов от папы, и это спасло ему жизнь. Хотя осколки снаряда его не задели, мастера придавило упавшим деревом. Я хотел проведать его и заодно упросить прийти к нам, проследить за обжаркой. Мастер не вставал с кровати, значит, покинуть дом он мог только на носилках – великое одолжение с его стороны.
Я сызмальства наблюдал за тем, как папа управляется с чаем, и даже после того, как меня отдали в уездную школу, в чайный сезон я на несколько дней отпрашивался с уроков, чтобы помочь своим. Но я был всего лишь подмастерьем, который никогда не примерял на себя роль мастера. Печь, котел и чайные листья любят объединиться против новичков, и вот теперь чай попросту подложил нам свинью – хотя весь год стояла славная погода, кончится все тем, что мы останемся с горой чайной трухи.
Накануне, увидев, как А-янь схватилась за ножницы и отрезала косу, я, честно говоря, растрогался и почти утратил решимость, подумал: ладно, никуда я не уйду, семья Яо в свое время спасла нашу семью. Мой папа был не из местных, родом из южного Аньхоя. Однажды на те края обрушился град, который погубил весь урожай; папа сгреб нас в охапку и бежал от голода на новые земли, так мы и оказались в Сышиибу. Мне тогда шел второй год. Отчаявшись, папа уже думал продать меня, чтобы прокормить остальных. Яо услышали, что папа когда-то сажал чай, и дали нам кров, с тех пор папа стал заведовать их чайной плантацией. Если бы не Яо, кто знает, кому бы я сейчас прислуживал.
И все-таки я не мог остаться. Небо рухнуло, земля разверзлась, страна распалась на части – оставшись, я лишь позволил бы семье Яо чуть дольше влачить жалкое существование. Такая жизнь все равно что медленная смерть, я не хотел смотреть на то, как они мучаются.
Поэтому самое большее, что я мог для них сделать, это разобраться с насущными делами. После сбора урожая я должен был тронуться в путь.
* * *
Зарядил дождь. Не сильный, но упрямый, он не стихал ни на минуту. Но чай не мог ждать, если чай будет ждать, он перезреет. Перезревший чай не стоит и ломаного гроша.
А-янь и моя мама с утра пораньше накинули соломенные плащи и вышли из дома. Я погнал осла на плантацию, повез им бамбуковые корзины. Сбор чая – женское дело, мужчины в нем не участвуют. Мама А-янь не появлялась на плантации, она готовила для сборщиц еду и питье, так было всегда, из года в год.
У чайной плантации нас встретила реденькая группка женщин. Мама пересчитала их: не хватало половины.
– А где все-то? – спросила мама.
Женщины молча переглянулись. Мама спросила еще раз, и одна девушка промямлила:
– Они просили узнать… в этом году по… по-старому платят?
Сборщиц чая нанимал при жизни папа, почти все они были из Сышиибу и лишь некоторые – из соседних деревень. Зная, какая беда стряслась в семье Яо, они боялись, что их теперь оставят без денег.
Мама запрокинула голову, поглядела на небо и вздохнула.
– Уж не собрались ли эти бессовестные к кому другому переметнуться? – прошептала она А-янь. – В дождь и так работа стопорится, а нам еще и рук не хватает. Может, ты сходишь, разузнаешь, что да как?
А-янь поразмыслила.
– Нельзя, уйдешь – почуют слабину.
А-янь начала разгружать осла. Она так резко стаскивала корзины, что выбившаяся щепка порезала ей руку. А-янь сунула палец в рот и стала сосать ранку, я вытащил из кармана платок, протянул ей, чтобы она остановила им кровь, но она даже не глянула на меня, только помотала головой.
Она не смела на меня взглянуть, она боялась, что взгляд выдаст ее обиду. За эти дни она исхудала, под глазами появились большие темные круги. За эти дни у нее столько всего накопилось в душе, и она не могла сбросить этот груз, выплакать свое горе. Я переживал, что она расскажет о моих планах маме, – она знала, что единственным человеком в мире, который мог сейчас удержать меня, была моя овдовевшая мать.
Но она молчала.
А-янь принялась раздавать корзины. Ее уверенность была напускной, на самом деле она растерялась не меньше моей мамы. Но она знала, что женщины не сводят с нее глаз, что их взгляды скользят по ее лицу, будто водоросли, прощупывают ее, чтобы понять, насколько она сильна, или, точнее, насколько слаба.
– Только не показывай им свой страх, – шепнул я ей. – Проявишь сегодня слабость – так и останешься в их глазах лялькой.
А-янь подняла голову и прямо посмотрела в их лица.
– Тетушки, сестрицы, в нашей семье случилось несчастье, но за работу мы вам заплатим сполна. В этот раз расчет не по дням, а по труду. Кто работает на совесть и заполняет корзину доверху, собирает двадцать цзиней[19] чая – тот получает три медяка, корзины я взвешу в конце дня. Старые правила дяди А-цюаня все знают, давайте начинать.
У женщин в головах защелкали счеты: выходило, что в этом году, если постараться, можно было заработать на пятую часть больше, чем в прошлом.
Мама была обескуражена, но не успела она ни о чем спросить, как А-янь, повесив на шею корзину, уже
