Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев
– Этот клубок еще надо дораспутать. У тебя есть знакомые среди существенных политиков или чиновников?
– Конечно. Мы же делаем благородное общее дело.
– Хорошо, – сказал Митя, – я постараюсь помочь вашему общему делу, а ты поможешь мне узнать семейную историю. И все, что тебе не понравится, будем знать только ты и я. Это я могу тебе пообещать. Идет?
Лева посмотрел на него со смесью настороженности и вожделения.
– Где тебе нужна помощь? Америка, Евросоюз?
– Всего лишь Россия, – ответил Митя. – И я еще точно не знаю, что именно должен буду делать. Например, мне потребуется доступ к архивам.
– Россия? – потрясенно воскликнул Лева и снова заозирался. – Этот огромный монстр, который угрожает всему свободному человечеству? Который собирается продать Ирану и Хезболле оружие для уничтожения Израиля? Который годами пытался уничтожить мою Родину? Который подписал пакт Молотова – Риббентропа и развязал Вторую мировую войну? Которой и сейчас правит кровавый диктатор, наполнивший тюрьмы и лагеря политическими заключенными? Обезьяне с атомной бомбой? Этой стране рабов, которая столетиями преследовала еврейский народ? Ты всерьез думаешь, что там у меня есть знакомые? И за связи с ними ты пришел предложить мне свои иудины деньги? То есть, что я говорю, каиновы деньги. После которых я не получу ни гроша от прогрессивного человечества. И подобное мне предлагает мой хоть очень дальний, но почти родственник?
Митя жестом подозвал официантку; не прося счет, протянул ей относительно крупную купюру и вышел на теневую сторону улицы. У него за спиной на все тихое иерусалимское кафе продолжал бушевать депутат Розенкрейцер.
« 10 »
Самолет летел ровно, почти неслышно, потом ему показалось, что кабина чуть наклонилась, и в минутном замешательстве Митя посмотрел на спинку переднего сиденья, на стену, сквозь иллюминатор. «Уткнувшись носом, – подумал он, – ныряя в глубину памяти, отступая в прошлое». Инстинктивно сжав поручни руками, он падал сквозь бесплотный воздух настоящего, в густую зеленую воду давнего, случившегося и воображенного, из которой, по ту сторону пыльной степной равнины, поднимались зеленые черноморские горы, высокие речные откосы, а потом низкие землистые и каменистые карельские берега. Митя падал назад, спиной в будущее, по ту сторону от солнца, и солнечные лучи, недавние лучи этого безжалостного, горящего средиземноморского солнца, столь густые в верхней воде, на глубине превращались в редкие блики, разбросанные по темной воде памяти, пока он проплывал мимо огромных каменных силуэтов, мимо кораллов, мимо теней бывшего и теней несбывшегося и странным образом погружался все дальше, еще ниже кораллов, и камней, и скал, ниже дна, ниже пространства чувств, пока по ту сторону этой темно-зеленой воды падения, воды знания и воды отторжения, шума и тишины, воды легкости и воды утраты не замаячил выступающий из прошлого свет, не наполнил зелень океана и не залил все вокруг.
В этом пульсирующем подводном свете море преобразилось, рябь заиграла на воде, из него выступили низкие ели и плакучие ивы, березы и клены, ольха и рябина, такие давние, забытые, долгожданные; и Митя на секунду уснул. Или, может быть, подумал он, наоборот, на секунду проснулся. Вода чуть слышно плескалась и билась о берега сна. Еще через несколько секунд сон сжался, прогнулся и вытолкнул его назад в широкое, освещенное другим прозрачным светом пространство памяти и мгновенного, хотя и невнятного осознания. Почти не касаясь земли, он скользил все дальше, а на ближний ельник незаметно стал падать крупный безветренный снег; начало наметать сугробы. Аря все так же зачарованно смотрела на снег, на близкий и дальний, на засыпанный тонким снегом гранит набережной, на близкое беззвездное небо. Гранит уводил Митю чуть в сторону, вдоль присыпанного снегом льда реки, а взгляд останавливался на ажурных холодных кружевах оград. Он шел по свежему снегу сна, и на этот раз сон поддался; Митя провалился в него по щиколотку, потом по колено, вдохнул этот неожиданный счастливый снежный воздух и заскользил все дальше в глубину сна, в безнадежную и счастливую глубину уже не осознающей себя памяти. Неожиданно все перевернулось еще раз, глубина оказалась высотой; Митя поскользнулся, скатился чуть дальше и уснул без сновидений.
Он проснулся от легкого удара самолета о землю; далеко позади кто-то из пассажиров экономкласса вяло зааплодировал. Согласился на первое же попавшееся такси прямо у выхода из «зеленого коридора», довольно быстро добрался до гостиницы, наспех поужинал и лег спать. Мите не спалось, но и никакого отчетливого плана действий у него не было. Он перебирал всевозможные планы и отбрасывал их один за другим, переворачиваясь с боку на бок, пока не решил на следующий день ничего не предпринимать, а просто отправиться гулять по знакомым местам. Эта мысль его немного успокоила, и он снова уснул. На следующее утро Митя позавтракал там же, в гостинице, ощутив не только вкус еды, но и вкус полусумеречного весеннего утра за окном; вышел на Фонтанку; отправился бесцельно гулять вдоль набережной. «Так ходят по комнате на ощупь», – подумал Митя и продолжал идти; он понял, что ощупывает пространство памяти, пространство самого себя.
«Фонтанка на месте», – мысленно проговорил он, хотя дома казались ниже; она медленно уходила влево, удаляясь от него с тяжелой приглушенной грацией, наполненная весенним светом, а Митя шел вместе с ней. Солнце отражалось и мерцало в воде. Так, ощупью, он мог бы ощущать кожу, упругость шеи, скат плеч; он подумал о том, как ходят средиземноморские женщины, и грудь раскачивается под пульсирующим горячим ветром. Но было холодно, и мерцало небо. Цвета домов, наполненные всеми оттенками желтого и охры, казались все еще поблекшими, лишь проступающими из полутьмы зимы. Фасады домов были обращены к нему в своей привычной классической аскезе, высоком архитектурном молчании. Он зашел в незнакомое кафе. Неожиданно ему пришло в голову, что в городе, в котором он был знаком с сотнями, может быть с тысячами людей, он пока не встретил ни одного знакомого. Удивленно Митя посмотрел за окошко. Было видно, как на ветру чуть раскачиваются деревья. Тогда он подумал, что и в жизни он тоже давно остался один и уже некому сказать «А ты помнишь?», потому что не осталось никого с общей с ним памятью и давно уже, гораздо раньше, чем он это заметил, он бредет в одиночку по улицам и набережным, сугробам и пескам исчезающего за спиной времени. Даже если бы он захотел, ему было бы некому об этом рассказать.
Так он провел еще два дня, проверяя город на ощупь, размеренным слепым шагом; несколько раз заходил в кафе, иногда просто для того, чтобы согреться. На месте Сайгона открыли гостиницу «Рэдиссон», а на Казани, наоборот, было запрещено ходить и лежать на траве, о чем недвусмысленно уведомляла соответствующая табличка. На второй день Митя прошел мимо «Эльфа» и с удивлением обнаружил, что вместо него открылся ресторан «Бейрут». Он вспомнил проклятые ливанские долины, ледяной холод засад и запах крови, вспомнил, как в рассветные часы в тумане не было видно собственных ног, как туман начинал слабо светиться в лучах еще невидимого солнца и как чуть позже, освещенное краем солнечного диска, становилось видимым неровное и чуть переливающееся белое ватное море. Митя вздрогнул и с усилием постарался перевести мысли на что-нибудь совсем другое. На третий день он поехал в Павловск; долго ходил по пустым весенним аллеям и тропинкам, рассматривал
