Балерина из Аушвица - Эдит Ева Эгер
Острый аромат приправ и вишни в мамином штруделе; ее фаршированные яйца; домашняя лапша, которую она рубит так быстро, что я боюсь, как бы она не отхватила себе палец; и, конечно, хала – особый хлеб для пятничного вечера в канун Шаббата. Маму всегда больше привлекала художественная составляющая приготовления блюд, чем удовольствие от вкуса еды. Здесь, в бараке, мы тоже не чужды артистичности, творчество у нас в почете. Блюда, которые мы мысленно готовим, нас по-своему питают.
Пока наше воображение расцветает пышным цветом, наши тела истощаются. К нам не приходят месячные. Марта считает: это от недоедания. А Магда думает, что нам подмешивают какие-то препараты. Я вспоминаю потеки крови на моей белой плиссированной юбке и то, как тогда вздрогнула от маминого шлепка. Какими ничтожными теперь кажутся эти прошлые горести. Я не могу понять, от чего мне больнее: оттого, что я вспоминаю маму, или оттого, что не думаю о ней? И тогда я переключаюсь на мысли об Эрике. В его волосах играет солнце, он обнимает меня за талию.
Как-то раз я просыпаюсь от резей в животе и настоятельного желания освободить кишечник. Ночью нам не позволено выходить за порог барака. Но я боюсь в темноте промахнуться мимо ведра. А вдруг из-за меня оно перельется через край? Я не хочу, чтобы Магда увидела меня и встревожилась, что я заболела. Я пулей вылетаю из барака и еле-еле успеваю добежать до уборной на улице. Вскрикиваю от облегчения. Плачу от боли. Я же всегда была сильной. Я играючи садилась на шпагат и залезала по канату под самый потолок. Смогу ли я когда-нибудь вернуть себе прежнюю силу? Или мое тело и дальше продолжит предавать меня, доказывая мне, что я изменилась, что я слабая, уже совсем не такая, как прежде?
В лунном свете я иду назад в барак. Тишину вспарывает резкий окрик: «Стоять!» Я слышу голос капо – той девицы, которая вырвала у меня из ушей сережки в день, когда мы прибыли в лагерь. «Ты нарушила правила, – говорит она, – и будешь наказана».
Она велит мне встать к бараку, приставить руки к его холодной внешней стене. И сечет меня по спине чем-то вроде ремня или хлыста. Похоже на собачий поводок. Унижение жалит больнее, чем впивающиеся в кожу удары. Я для нее ничто. Я меньше, чем ничто.
Магда просыпается, когда я карабкаюсь на нашу койку. Спина горит огнем.
«Где ты была, Дицу?» – спрашивает сестра, в ее голосе плещется тревога.
«Нигде», – говорю я. И это очень похоже на правду. Это как исчезновение. Я никто. Я нигде.
Я так и не рассказала Магде о том случае с капо, но в последующие дни замечаю, что она присматривает за мной с еще большей заботой. Нас назначили на работы в разные места, и по вечерам за едой она пристально вглядывается в мое лицо, задает вопросы, требует моего внимания. Магда не переживет, если я и правда исчезну. Я заставляю себя держаться бодро, откладывать в заначку ломтик черствого хлеба, чтобы, как у нас заведено, утром поделиться с ней.
Спустя несколько ночей после моей порки мы с девчонками перед сном затеваем в бараке конкурс красоты. Идею подала Эстер. Это замужняя женщина немного старше Магды, она занимает соседние нары. Лили с Мартой тоже участвуют, как и Жужи – девушка из богатого семейства, владевшего теми самыми фруктовыми садами, куда мама летом брала нас собирать урожай. В серых бесформенных робах и изношенном нижнем белье мы гордо дефилируем по бараку, подражая походке манекенщиц. Венгерская поговорка гласит, что самый смак женской красоты заключен в плечах. Тут Магде нет равных, она как никто умеет принимать выигрышные позы. Она побеждает. Но мы еще не готовы укладываться спать.
«Есть идея поинтереснее, – говорит Магда. – Как насчет конкурса, у кого лучшие сиськи?»
Мы спускаем робы до пояса и в темноте шествуем по кругу, выставляя напоказ груди. Еще несколько месяцев назад я тренировалась в студии по пять часов в день, не меньше. Я просила папу похлопать меня по животу, чтобы он оценил мои железные мышцы пресса. Я даже могла поднять папу на руки и немного пронести по комнате. А сейчас, полуголая, промерзаю в этом убогом бараке. Я заставляю себя собраться с силами и гордо вышагиваю в темноте, как модель на подиуме. Лили и Марта следуют моему примеру. Мы покачиваем бедрами, и это импровизированное шоу, этот спектакль о любви к своему телу захватывает нас.
Но когда девочки единодушно присуждают мне победу, я испытываю прилив искренней гордости. На момент я чувствую себя прекрасной. Драгоценной.
«Ты у меня знаменитость, сестричка», – шепчет Магда, когда мы проваливаемся в сон.
Глава 7. Почерневшие тела
В лагере смерти теряешь счет времени. Дни бесчисленны и неотличимы один от другого. Мир безрадостен. Часы накатывают бесконечной чередой, за одним следует другой, но ничего не меняется. Перекличка. Работа. Похлебка. Дым из труб. За неделями следуют месяцы, и чем дальше, тем сильнее холодает. Нам раздали чужие поношенные пальто. Надсмотрщик бросает их каждой из нас, не глядя на размер. Это уж наша забота – найти и отвоевать что-то подходящее. Магде выпала большая удача. Ей достается теплое пальто из толстой ворсистой ткани, длинное, тяжелое, сверху донизу на пуговицах. Не пальто, а прямо печка – вот бы мне такое! Но сестра тут же выменивает это богатство на хлипкое пальтецо, которое едва доходит ей до коленок, слишком тесное для ее пышного бюста. Меня берет злость на сестру. О чем она вообще думает? Ей что, не хочется выжить? Я, значит, не заслуживаю, чтобы она ради меня берегла себя? Но когда я вижу, как она важничает и прихорашивается в своей обновке, до меня доходит, что ее сексуальная неотразимость вернее поддержит ее волю к жизни, чем удобство и тепло. В осознании своей привлекательности она черпает внутреннее достоинство, и для нее оно куда ценнее физического комфорта.
Я наблюдаю за другими узницами. Замечаю, что многие из них, подобно Магде, стараются
