Декабристы. Мятеж реформаторов - Яков Аркадьевич Гордин
О том, что Воше станут поджидать на дороге, мог знать только Бахметев. Но если бы Воше поехал и обычным трактом, то Белоусов все равно опоздал бы.
Впрочем, все самые важные бумаги Воше оставил князю Георгию Александровичу, как и было ранее условлено, и князь вслед за Воше отправил их в Москву с нарочным. Нарочный ни у кого не мог вызвать подозрений.
В конце октября Воше прибыл в Москву, в дом княгини Зинаиды Волконской, откуда лишь три месяца назад они с княгиней Екатериной Ивановной отправились в Сибирь. А прежнего Воше уже не было и в помине. За эти три месяца была безумная скачка в тысячи верст, сибирские дебри, грязная изба в Николаевском заводе, потрясенное лицо Трубецкого и его слезы, когда он, Воше, плача, сказал ему: «Князь, я привез вам княгиню». И князь Волконский, обросший бородой, печальный… И эти страшные рабочие в заводе – опухшие, грязные, в каком-то тряпье… Теперь Воше знал мир, который и в страшном сне не мог ему раньше присниться… Но не ужасы эти были главным – он узнал людей, которые силой духа, терпеньем к страданию, гордостью в бездне унижения напомнили ему древних героев, столь чтимых им. Они наполнили для него край духовным сиянием, и сейчас, целуя руку княгини Зинаиды, Воше подумал, что лучшее время его жизни – позади.
И помнил он то, что сказал ему князь Сергей Петрович, когда они с княгиней Екатериной Ивановной уезжали с завода: «Найдите способ, мой друг, умоляю вас, найдите способ и передайте ему, что на нем долг – он один спасся и он должен рассказать миру правду о нашем деле. Нас оболгали, нас представили злодеями – он должен рассказать правду…»
Речь шла о Николае Ивановиче Тургеневе.
14
Пока Воше скакал в Москву, в Иркутске все неожиданно и печально переменилось.
Вернувшийся в Иркутск в середине сентября гражданский губернатор Цейдлер, поразмыслив, понял, что контролировать положение он не может. На первый взгляд, все было спокойно: его доверенные на заводах внимательно следили за поведением ссыльных. Охрана была вполне достаточная. Общение с другими каторжниками им было строжайше воспрещено.
И все же…
Цейдлер знал, сколько в Иркутске и на заводах людей, сочувствующих преступникам. Они уже проявили себя в дни их прибытия. За всеми людьми не уследишь.
А главное – жены. Княгиня Трубецкая уже здесь. Скоро прибудут и другие. Давая им разрешение, государь, конечно, проявил похвальное человеколюбие, рассуждал Цейдлер. Но в какое положение поставил он местные власти! Родня княгини Трубецкой, урожденной графини Лаваль, и родня ее супруга остались при своих чинах, деньгах и титулах. Ссориться с этими господами? А если не ссориться, значит попустительствовать. А если попустительствовать, к чему это может привести?
Сестра князя Волконского, ныне государственного преступника, прислала на жительство в Иркутск своего отпущенника Павлова. И не успел этот Павлов обжиться в Иркутске, как уже нашел способы незаконно проникнуть в завод, где содержался Волконский, и, минуя охрану и всех ревизоров, передать ему вещи и письма.
Генерал-губернатор Лавинский писал, узнав об этом происшествии: «Человек сей, может быть, для того, собственно, в Иркутск отправлен, дабы получать и пересылать через него какие-либо сведения и т. п., следовательно, в предупреждение сей неуместности я полагал бы выслать его обратно».
Павлова выслали. Но где гарантия, что в Иркутске не поселилось уже тайным образом несколько таких комиссионеров?
А жены – с деньгами, связями, влиянием – станут направлять действия и здешних, и приезжих доброхотов. И что из этого выйдет?
«При теперешнем распределении преступников по заводам жены могут иметь сообщение посторонними путями и даже получать и посылать своих доверенных людей и находить способы к доставлению писем и делать тому подобные самовольные поступки, которых и за строжайшим надзором предупредить не предстоит возможности», – в тревоге писал Цейдлер Лавинскому.
Мятежников, поселенных Горловым в окрестностях Иркутска, следовало немедля отправить в Нерчинск.
Лавинский и Секретный комитет полагали так же.
Из этого перемещения могла выйти и еще одна польза – жены крепко должны были задуматься перед новым путешествием в места еще более дикие и опасные.
2 октября 1826 года фельдъегерь из Петербурга доставил Цейдлеру распоряжение Секретного комитета и инструкцию, как содержать государственных преступников. Из бумаг этих Цейдлер с некоторым ужасом понял, что в Петербурге государственных преступников считают уже отправленными в Нерчинские рудники.
Перемена судьбы была неожиданна для декабристов. Вот как это выглядело в случае с Оболенским и Якубовичем.
«Вечером 5-го октября, – вспоминал Оболенский, – в то время, когда мы играли в шахматы, входит урядник Скуратов и объявляет нам, чтобы мы собирались в дорогу и что нас велено представить в Иркутск. Первая мысль товарища была, что манифест прислан с фельдъегерем и что нас зовут в Иркутск, чтобы объявить высочайшую милость. Я молчал, но думал противное, и начал укладывать все, что можно было поместить в наши чемоданы… Мой товарищ решительно не хотел брать ничего с собою, в полной уверенности, что он скоро, на возвратном пути, легче и удобнее сможет заехать в Усолье и взять с собою все, что ему покажется нужным для обратного пути. Молча я делал свое дело: уложил наши чемоданы, но никак не мог уговорить товарища взять медных 25 рублей, которые остались на руках хозяйки до предполагаемого нашего возвращения. Тройки прибыли; при каждом из нас посадили по два казака, на третьей тройке нас провожал урядник Скуратов. Я указал молча Якубовичу на наш конвой, но он махнул рукой, говоря: „Вот услышишь, тогда поверишь“, сел на передовую тройку и поскакал. Таким образом продолжали мы путь до Иркутска. В самую заутреню 6 октября мы въезжаем в город. Якубович не перестает мне махать белым платком; наконец едем далее, проезжаем весь город, нигде не останавливаясь; белый платок перестает развеваться; выезжаем наконец за город и на четвертой версте видим здание, окруженное войском: тут были и казаки, и пехота; часовые расставлены везде. Это были казармы казачьего войска. Въезжаем во двор; Якубович соскочил с телеги; его встречает Андрей Иванович Пирожков. Недолго задумывался наш кавказец: „Помилуйте, Андрей Иванович, – говорит он ему, – у вас здесь собрана и пехота, и кавалерия; где же ваша артиллерия?“ Андрей Иванович не мог не улыбнуться, но молча протянул нам руку, повел в верхний покой, где мы нашли князей Трубецкого и
