Каин - Злата Черкащенко

– Смотрите, чавалэ[20], каменной бабе кланяется! Ты что, сумасшедший?

Мальчик смущённо потупил взор, остальные смолчали. Больше половины из них были христианами, но никто не смел защитить его.

Тогда я сказал:

– Ты богохульствуешь.

Мгновение Камия выглядел удивлённым, но потом его взор вновь заволокла привычная насмешливость.

– Выискался верующий! Каин вступился за Бога! Раз Он такой могущественный, пусть испепелит меня. А? Не может?

– Я защищаю не Бога, но веру. Небеса святы. Должно быть и на земле что-то святое, а если его нет…

Но он прервал меня очередной издёвкой:

– Тише, не то ты затопишь нас огнём своих речей. Пусть расшибают лбы, если им хочется.

Что мне за дело? Я не признаю ни Бога, ни чёрта, и в этом моя свобода. А если и есть под землёй ад, там буду жить и в вечном пламени гореть со смехом!

Вот каким был Камия. Грязными босыми ногами он ступал по мощёной дороге со спесью властелина мира. По пятам за ним следовала свора цыганят, маленьких коршунов. Они не признавали иной власти, кроме власти Камии, самого жестокого из них, и иного закона, помимо извечного «бей или беги», высеченного на обратной стороне их сердец, столь же загрубелых, что и ступни, не знавшие обуви. Меня они не то что слушались или боялись, а скорее берегли. И если Камия являлся их вожаком, то я – зеницей ока.

Я брезговал поначалу ходить с этой шпаной, но прошло совсем немного времени, и меня уже беспокоило только то, как не быть пойманным. Мальчишки промышляли мелкими кражами, барышничеством и драками, часто наёмными, иногда для удовольствия. Антал никогда не спрашивал, почему я возвращался домой с разбитыми костяшками пальцев.

Нашей территорией была сеть узких Малостранских улочек, где мы властвовали почти безраздельно. Всё происходило до смешного просто. Скажем, в поисках лучшей жизни в грязную квартирку, где вместо окон – промасленная бумага, вселилась семья, приехавшая из Жижкова или какой другой провинции. Молодожёны не успели порядком обжиться на новом месте, когда цыганята знали уже всю их подноготную: кто, откуда, когда бывают дома. И вот, спустя неделю или две наблюдений, Камия стоял сгорбившись у замочной скважины и штурмовал её скрученным железным прутиком. Иногда отвлекался, вынимая самодельную отмычку, менял узор искривлённого металла, затем возвращался к кропотливому труду.

– Кража со взломом, – прокомментировал я, разглядывая отросшие ногти. – Сколько нам впаяют за это?

– Нисколько, – прозвучал приглушённый от усердия голос. – Сбежим, а потом будем пировать.

У двери стояли только мы. Моей задачей было выглядеть как можно беспечнее и закрывать собой взломщика.

– Забраться в чужой дом, обчистить его и уйти… Это точно в твоём стиле, Камия? Тебе по нраву избить кого-нибудь до полусмерти, а после забрать деньги и у бедняги, и у заказчика.

– Кровь и вино одного цвета, – отозвался он. – И к тому же им следовало бы знать лучше, каково селиться на нашей улице!

Затем, поняв, что дело затягивается, скомандовал, указывая на противоположные концы закоулка, где узкая полоса тени между домами обрезалась светом:

– Эй, станьте на стрёме кто-нибудь!

Двое проворных мальчишек выскочили из тёмного угла и бросились в указанных направлениях, желая выслужиться перед своим господином, я же вновь прислонился к стене и сложил руки на груди. Приказы Камии меня не касались – обычно я сохранял роль наблюдателя, а если и делал что-то, то только по своей прихоти. Тем временем Камия принялся с удвоенной силой корпеть над дверью, ругаясь вполголоса:

– Надоумили же черти голодраных немцев треклятые замки делать!..

Он всегда выговаривал слово «немцы» с особым презрением, меня это забавляло. Наконец в замочной скважине что-то щёлкнуло. Камия выпрямился и торжественно толкнул скрипучую дверь, а затем коротко свистнул сквозь зубы, входя внутрь. За ним потянулась свора мальчишек, выходящих из теней, как крысы вылезают из нор.

Один из них позвал меня:

– Идёшь?

– Должен ведь кто-то остаться снаружи.

– Справедливо.

Они выносили всё съестное, одежду и всякие мелочи, которые можно продать. Несколько неполных мешков – уже много. Ходя с ними, я никогда не видел крупных краж: так, баловство.

– Сегодня у нас хорошая добыча, – сказал Камия, похлопав меня по плечу.

– Слава Праге, – отозвался я.

– Слава нам, – поправил он.

С краденым добром мы спустились вниз, ближе к Градчанской площади, и там устроили перевал в глухом тупике, где никто не будет искать. Кроме своих, разумеется. Среди нас были не только цыганята, но и другие беспризорники. Как только Камия появлялся в городе, они стекались к нему, как на зов. В этой среде вести распространялись столь же быстро, как в цыганской, если не быстрее.

Младшие, по обычаю прислуживавшие старшим, расстелили на грязной земле засаленную скатерть и начали вынимать из мешков еду: половину капустного пирога, варёную требушину, оставшуюся, видимо, после жареной курицы, съеденной в воскресенье, кусок сала и прочие объедки со столов германских упряжных псов. Такую импровизированную трапезу устраивали после каждого удачного грабежа. Я медленно пил кислое вино из гранёного стакана с отбитыми краями и молча наблюдал за болтавшими ребятами – они отвратительно быстро поглощали еду, хватая её грязными руками.

Среди этого сброда Камия восседал королём. Я знал: он не терпел нужду и если ходил в обносках, то только по желанию. Впрочем, даже самая ветхая его одежда не была и вполовину так изодрана, как у других. Говоря с предводителем другой шайки, Камия часто откидывал голову назад, смеялся, обнажая длинные, как у зверя, клыки, белые рядом с тёмными губами. Эта черта была одной из причин благоговения перед ним особо впечатлительных мальчиков. Помню, как один из них, робко склонившись к его плечу, спросил театральным шёпотом:

– А ты целовался когда-нибудь?

Камия посмотрел на него с унизительным снисхождением, лукаво изогнув угольно-чёрную бровь:

– Не только целовался.

Будто в подтверждение его слов вскоре среди нас появилась девчонка. Волосы у неё были по-мальчишески короткие. Неровно подстриженные пряди торчали в разные стороны, гнездом окружая остренькое личико, покрытое рябинами после оспы. При этом было видно, какие они густые, цвета каштанового дерева. Продавала на парики, должно быть… На ней было бордовое бархатное платье, лохмотьями свисавшее с худых плеч. Из-под кое-как завязанной шнуровки выглядывала исподняя рубашка: слишком нарочито, чтобы предположить непреднамеренность. Девочка подошла к нам, покачивая узкими бёдрами. В груди у меня что-то неприятно затрепетало, и я отвернулся, потирая рукой затёкшую шею.

– Вот и Стаза – самая красивая девушка, чьи ноги когда-либо ступали по этим смрадным трущобам. Сядь с нами, – сказал Камия, резко притягивая её за руку.

Она чуть не упала, но не перестала улыбаться. Видимо, привыкла к грубому обращению. Пока мальчишки глазели, предлагая нехитрые угощения вроде яблок с червоточинами, Камия подсел ко мне.

– Ну как? – спросил он.

– У неё повадки будущей шлюхи, – угрюмо отозвался я.

– Зато умеет гораздо больше, чем Чаёри. Хочешь, отойди с ней, она тебе покажет.

Я отрицательно покачал головой.

– Это ещё почему?

– Не хочу запаршиветь.

Сальная ухмылка мигом сменилась хорошо знакомым мне выражением зверя в засаде, рычащего перед смертоносным прыжком.

– А вот этого не надо. Оба мы с тобой в этой грязи. Разница лишь в том, что я не боюсь замараться.

Он рывком поднялся и пошёл перед всеми. Глядя ему в спину, я утёр нос кулаком, оставляя на лице след грязи и запёкшейся крови.

– Сегодня, – сказал Камия, возвысив голос, – мы пойдём путём королей. На Град!

– На Град! – весело закричали все, вторя ему.

«На Капитолий», – отозвалось у меня в голове.

С радостными возгласами они перебежали Градчанскую площадь к воротам Пражского Града и вошли, затесавшись в толпе, а там готической громадой возвышался сурово собор Святого Вита, мощью подавлявший окружавшие его дворцы. В этом мрачном месте покоились останки великого Отакара II, знаменитого «короля железа и золота». В моём воображении его скелет, облачённый в царские одежды, восседал на каменном престоле внутри храма. Мы прошли к Чёрной башне, вышли через малые ворота на Опыши и спустились