Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
XXIII
Конференция открылась без всяких происшествий 15 июня. Герард Вейннобел встретил гостей в Университетском театре в Центральной башне, произнес небольшую речь о «замысле университета». Затем состоялся приветственный вечер в большом зале Лонг-Ройстона – телевизионщики вперемешку с собравшимися учеными. У студентов к тому моменту сессия уже закончилась. Одни разъехались по домам, другие решили прийти на конференцию. Собравшиеся ученые добродушно улыбались небольшой группе протестующих, организованной Ником Шайтоном, с плакатами, обличающими несправедливую тиранию экзаменов. Внутри же гостей ждали очень недурные бутерброды с ржаным хлебом, красное и белое вино, а также летний фруктовый пунш. Хедли Пински и Теобальд Эйхенбаум присутствовали оба, но друг с другом не разговаривали. Фредерике было приятно, когда Пински ее узнал. Он стоял под открытой галереей у колонны, сам будто сверкающий столп: белоснежная голова, голубые очки, льдисто-синяя рубашка, белесый парусиновый пиджак и такие же брюки.
Уилки указал ей среди собравшихся Эйхенбаума. Тот был невысокого роста, ножки коренастые. Полным не назовешь, но широкий в кости, крепко сбитый. Лицо упруго-морщинистое и загорелое – несомненно, потому, что добрую часть жизни он работал вне дома. На носу – тяжелые очки, делающие его похожим на сову, очень густые седые волосы, переходящие в очень густую, раскидистую седую бороду, из которой выглядывали полные замысловато-изогнутые губы. Живая легенда. В его работах о волчьих стаях, домашних собаках, лисах и шакалах были хрестоматийные описания поведения зверей в дикой природе и при одомашнивании. Занимался он и исследованием моделей обучения, родительского и сексуального поведения, ритуалов спаривания и вытеснения у целых поколений домашних птиц и диких перепелов. Жил он у озера, в германских лесах, в знаменитой лесной хижине, куда уединялся для размышлений. Работал там в окружении животных, которые считали его не то оленем, не то гусем, не то лисой, не то кроликом, не то вороном, не то курицей, не то лесным богом. Он всегда умел придумать, как изучить ту или иную модель поведения, но не утруждал себя экспериментами согласно методологическим требованиям современной науки. Женат не был, а ассистентов, как говорили, держал на расстоянии.
Его все чаще критиковали за убежденность в том, что люди, как и все остальные существа, преисполнены особой энергией, которую он называл агрессией, а по-немецки, вторя Лоренцу, sogenannte Böse, «так называемым злом». Говорили, что, по его мнению, эта сила заложена природой, а ее подавление наносит животным, в том числе и человеку, вред. До тех же, кто верил в общечеловеческую кротость или возможность научить льва лежать рядом с агнцем (если только речь не о львах, выращенных в неволе), дела ему не было. Врожденное он считал важнее приобретенного. Этим он объяснял все, так рисовал себе картину мира. Имелись сделанные тайком снимки, на которых он разгуливал нагишом среди кустов и деревьев: загорелая шкура сливается с корой, блестит щетка волос. Детям рассказывали о человеке, который умеет общаться с животными. Среди социологов истории ходили другие – о его нетерпимости и непонимании человеческих общества и общности.
Фредерика увидела Люсгора-Павлинса, он стоял под гипсовым фризом «Смерть Актеона». Разговаривал с Жаклин Уинуор и Лайоном Боуменом: все трое состроили светские улыбки. Жаклин была еще сухощавее и еще красивее. На ней было простенькое светло-шоколадное мини-платье, которое могла надеть только женщина, полностью уверенная в своей стройности, а к Жаклин теперь это относилось без оговорок. На бедрах у нее нежно алел пояс с пряжкой. Фредерика попыталась угадать нынешние отношения между тремя учеными и не смогла. Но все равно подошла. Всех она знала и всех была рада видеть.
Ее появление, казалось, послужило сигналом для Боумена и Жаклин, которые сразу отошли в сторону. Остался только Лук, на вид расстроенный. Подготовка неоднозначного доклада его вымотала, и к тому же ни с того ни с сего возник сильнейший страх публичных выступлений. Вскоре после весеннего визита Фредерики Джон Оттокар исчез. В одно прекрасное утро он просто не пришел на работу, не пришел и на следующий день и вообще больше не появлялся. Из его комнаты исчезли все личные вещи – одежда, бритвы, зубная щетка, но по-прежнему лежали на полке книги и логарифмическая линейка. Лук посоветовал Абрахаму Калдер-Флассу спросить у Элвета Гусакса, не числится ли пропавший ученый-компьютерщик в Дан-Вейл-Холле. К тому времени Ограда была возведена, вход в Дан-Вейл-Холл торжественно закрыт, телефон отключен. Гусакса и, конечно, каноника Холли туда все еще пускали. Обоим предстояло выступить с докладами на конференции. А небольшая группа членов общины, в основном квакеры, разочаровавшиеся учредители «Тигров духа», по рассказам, со всеми попрощались и ушли прочь от запертых ворот в сторону пустоши. В течение следующих нескольких недель оттуда ушли еще один-два человека: ничего особенного не сказали, сели на поезд и уехали обратно на юг. Правда, по пустоши с посохами и сумками через плечо тянулись патлатые искатели истины из Калверли и более далеких мест, и их принимали с радостью. Некоторые, впрочем, опять уходили. Элвет Гусакс посоветовал Абрахаму Калдер-Флассу о Джоне Оттокаре не беспокоиться. Он действительно там внутри, и он в безопасности. Калдер-Фласс спросил: он уволился, в отпуске по болезни или что? Гусакс ответил: в помощи он определенно нуждается – таково мое мнение как специалиста. И он себя там обретет – таково мое личное мнение. Что же касается выплаты оклада, поступайте как знаете.
Лук в то время был больше обеспокоен простоем с расчетами, чем духовными исканиями Оттокара или обоих Оттокаров. Он пытался – с некоторым, но не полным успехом – убедить Маркуса Поттера помочь ему с некоторыми функциями и уравнениями. Маркус уже помогал Жаклин – ее гигантские нейроны производили новые всплески биопотенциала – и Кристоферу Коббу, который делал доклад о научении у певчих птиц, особенно зябликов. Кобб, руководитель расположенного на пустоши Центра полевых исследований, был признанным во всем мире специалистом по муравьям, но вот переключился на птиц и работал со студентами в новом Центре поведения животных при университете. С математикой у него было еще хуже, чем у Лука, и приближение конференции тревожило его еще сильнее. Он был шапочно знаком с Эйхенбаумом, уважал его как ученого – с оговорками и нюансами, но сугубо научного характера. Политика его не занимала. Ему требовалась компьютерная поддержка.
В довершение бед Слышащие огородили тот кусок земли, на котором жила популяция изучаемых Луком улиток и который он поэтому считал своим, хотя прекрасно понимал, что земля, на которой они находятся, принадлежит Люси Нигби, а улитки – улитки принадлежат только сами себе. Как-то Лук подошел
