Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман
— Григорий сначала поехал к Василию в Понт — за поддержкой, — ответил Кесарий, поправляя венок из сельдерея на густых черных волосах. — Сказал, что от меня ведь он вряд ли ее получит — я все время твержу ему одно и то же, без риторических ухищрений. «Надо стремиться к свободе, Григорий! Надо быть тверже!» Отец ведь тоже возмущался тем, что младший сын, подумать только, остался при дворе, а не вернулся в родной Назианз. Метал громы и молнии, не хуже Зевса из трагедий. Мне удалось сбежать в Новый Рим от его тирании, а Горгония, наша старшая сестра, вышла замуж. В заложниках у папаши осталась только наша бедная мать, чью статую как раз надо бы изваять, и из чистого золота, и несчастный сын-первенец Григорий.
Кесарий поставил кубок на стол и подул на ушибленные пальцы. После удара о колонну там, в банях, они распухли.
— Приложи компресс из бараньей травы, — посоветовал Каллист.
— Знаю, приложу потом. Где я здесь баранью траву найду? — слегка раздраженно ответил Кесарий, и продолжал уже спокойнее:
— Василий, конечно, сможет его утешить. Так Григорий все время мне говорил, — недовольно произнес Кесарий. — Григорий ценит его дружбу, как ничью другую. Кажется, что это Василий — его брат, а вовсе не я. Представляешь, когда они учились в Афинах…
— Василий тоже учился в Афинах? — удивленно спросил Каллист.
— А что в этом странного?
— Он же, как ты говоришь, очень искренний христианин, а Афины — эллинская школа. Ваши же учителя ненавидят нашу мудрость.
— «Наши учителя», как ты выразился, бывают очень и очень разные, Каллист, — серьезно сказал Кесарий. — А что до Афин, там не смотрят, эллин ты или христианин, только деньги плати и будь достаточно разумным, чтобы понимать то, что тебе преподают. Там среди учителей много христиан, кстати. Проэресий софист, например. Он — армянин из Каппадокии.
— Как-то не верится, — пожал плечами Каллист. — Судя по большинству пресвитеров и епископов, они совершенно далеки от философии, риторики и софистики, но только и знают, что ее ругают, ибо ничему подобному не учились. Даже ваш беспокойный египтянин Афанасий, который тебе по душе, не учился у философов.
— В Египте жил и Ориген, в присутствии которого стеснялся говорить сам Плотин философ.
— Я читал про него в «Жизни Плотина» Порфирия. Но ваш Арий, который теперь зовется великим мудрецом, изобличил этого последнего разумного последователя Христа в каких-то грехах и ересях, так что надежды на то, что я встречу христианина-философа, кроме тебя, все меньше и меньше.
— Я не совсем христианин, — заметил Кесарий. — Я еще не крестился.
— Видимо, поэтому мне так легко с тобою общаться! Не крестись, прошу, как можно дольше — я не вынесу, если ты начнешь ужасаться и затыкать уши при словах Гиппократовой клятвы!
— Я ее не давал. Я не клялся богами. Моим пациентам достаточно слов «да, да» и «нет, нет», как говорит Христос в Евангелии.
— То есть уши ты затыкать не будешь? — засмеялся Каллист.
— А что может повредить моим ушам? Имя Аполлона? — усмехнулся Кесарий. — Но мы говорили про Василия.
— Да, — кивнул Каллист.
— Так вот, в Афинской школе у старших учеников был такой обычай — с насмешками и непристойными танцами вести нового ученика в городскую баню, а потом, к тому же, не входить в нее, а вламываться, как дионисийствующие безумцы, в запертую дверь. При этом они не скупятся на острые слова, и это все называется у них Афинской мистерией. Если новичок выдержит все это варварство, то они принимают его в свой круг, если нет, то горе ему!
— Диомид рассказывал, что такое есть в армии, но я никогда не думал, что в философской школе… — растерянно проговорил Каллист, воображению которого предстала вдруг безумная и устрашающая картина дионисийствующих врачей-асклепиадов, тащащих его, новичка Каллиста, и вламывающихся в двери косской бани. Он потряс головой, чтобы согнать наваждение, радуясь, что не стал учиться на философа, а посвятил себя целомудренному искусству врачевания.
— Ну, наш Григорий прошел через все это, покорно вломился в баню, а когда приехал Василий, мой благородный брат сумел уговорить весь этот философский сброд сделать для Василия исключение. Оратор он искусный, и это был первый его успех. Василий ведь почти императорских кровей, больше, чем племянник императора. Юлиана ведь в баню водили, а Василия — нет.
Угол точеного рта Кесария дернулся в судороге. Он смолк.
— А какие у него были неприятности, когда он стал на сторону Василия в софистическом состязании с армянами? — продолжал он. — Глупее ничего было нельзя и придумать! Сначала поверить, что эти ученики искренне хотят поупражняться в науке, и обещать им поддержку, чтобы и они поразились мощи мысли Василия. Василий только-только прибыл в школу, но мой брат сразу счел его совершенным, как будто встретил платоновскую идею, а не человека из плоти и крови. С чего бы Василию знать софистику лучше Григория, проучившегося более года в Афинах? Конечно, армяне едва не заклевали его, как неоперившегося птенца, и поделом ему было бы. Но мой брат, как он с гордостью мне сказал, «развернул корму», когда понял, что соревнование приведет не к славе Василия, а к противоположному. И тогда мой Григорий с легкостью — скажу, как Марк-евангелист, потому что его слово порой грубо, но живописует события в точности, — надел на них намордники. Нажил себе врагов на оставшиеся восемь лет, зато, по его же словам, «возжег факел дружбы». Факел факелом, но Василий живет так, как сам выбирает, а Григорий…
— Уже пришел рассказчик, — возвысил голос Митродор, возлежащий во главе стола. — Внемлите ему.
— Мой дед, — неторопливо сказал старец в белом хитоне, — был дарован родителям самим Пэаном. Было это так. Мать его долго не имела детей, и отец хотел разводиться с нею. Однако его тесть был человек зажиточный и влиятельный, и это останавливало отца от такого решения. Наконец, по настоянию тестя и особенно тещи, они решили отправиться в благочестивое паломничество к Асклепию Пэану Сотеру, Целителю и Спасителю. Тогда еще не взошел на престол император Константин, и многое было иначе… Но времена меняются, и мы
