Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман
— Кесарий врач, — раздался шепот.
— Что такое? — Кесарий привстал на ложе. Рядом с ним стоял безусый человек в длинном хитоне, с деревянным крестиком на шее, скуластый — наверное, фригиец.
— Вам письмо от брата… и еще — вот катаплазма[28], приложите к руке.
Кесарий растерянно смотрел то на письмо, то на вестника.
— Мне указала на вас Лампадион, — сказал Фотин. — Она сейчас не может подойти, она петь готовится. Я никому ничего не скажу, я — могила.
Кесарий быстро написал что-то на вощеной дощечке и отдал Фотину, добавив золотую монету.
— Спасибо за хорошую весть, — сказал он.
— Эй, Кибелин жрец, здесь не для христиан собрание! — раздались тем временем голоса — спутники старца заметили Фотина.
Фотин ничего не отвечал и бесшумно удалился.
— Что это странное собрание у вас? — спросил Каллист Митродора. — Почему вы жреца матери богов прогнали? Они хотя и скопцы, и вообще странные, но ведь тоже — древнее благочестие…
— Ах, Каллист, — покачал головой Митродор. — Позволь мне самому разбираться, кого звать, а кого нет. Ты даже не понял, что этот молодой скопец — христианин.
— В софронистерий[29] бы тебя, Митродор, — раздраженно пробормотал Каллист, так ничего и не поняв.
— Асклепейон в Эпидавре[30] был — да и есть по наши дни — самое священное местопребывание Асклепия… Пелопонесская земля Арголиды хвалится, что он был там рожден от Аполлона-Иатроманта Коронидой, дочерью Флегия, и вскормлен козой пастуха Аресфана, а пастушья собака охраняла его на Миртовой горе Титион! Эпидавр, стоящий на море, божественный Эпидавр, знавший времена запустения и славы! Великий благочестивый император Адриан отстроил его и обновил — и с тех пор его статуи из золота и мрамора украшают святилище Асклепия! Туда-то они и отправились — с пением, с молитвой, ведя жертвенных животных и надеясь на испытавшего смерть и возвращенного к жизни сына бога Аполлона, целителя смертных и облегчителя злых страданий…
Он кивнул музыкантам, и под нежные звуки лютни и флейты девичий голос вознесся ввысь, через крышу особняка, к звездному небу, где на небосклоне Змееносец, Офиухос, воскрешенный и вознесенный в сонм богов Асклепий, держал обеими руками своего верного спутника — ужа. Лампадион, стройная и сероглазая, с копной пепельных волос, рассыпанных по тонким плечам, пела прекрасно.
— Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи,
Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло
Около быстрой реки родила, и имя дала ей
Окиронея. Она постиженьем отцова искусства
Не удовольствовалась: прорицала грядущего тайны.
Так, исступленье едва пророчицы дух охватило,
Только зажглось божеством в груди у нее затаенным,
Лишь увидала дитя, — «Для мира всего благодатный,
Мальчик, расти! — говорит. — Обязаны будут нередко
Смертные жизнью тебе: возвращать ты души им сможешь.
К негодованью богов однажды на это решишься —
Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда.
Станешь ты — ранее бог — бескровным прахом, и богом
Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится»[31].
— Я не думал, что нас позвали на Пэанову мистерию, — прошептал Каллист Кесарию.
— Красивый голос у Лампадион, правда? — проговорил Кесарий притворно-безразлично и сразу же добавил: — Митродор дорожит ею больше, чем своим ученым рабом-секретарем Мамантом.
— Она ведь наверняка фригийка? — спросил, не зная отчего, Каллист, всматриваясь в широкоскулое лицо девушки. Тонкие пепельные волосы в сиянии факелов окружали голову Лампадион словно ореолом. «Венец Ариадны», — подумал вдруг молодой человек.
— Возможно и фригийка, но она выросла в Александрии, в Египте… Она рабыня с детства, — ответил Кесарий и скороговоркой продолжил: — Я ее лечил… по просьбе Митродора… У нее приступы меланхолии, тоскует… по родине… Красный перец ей в первый раз хорошо помог, а теперь она снова начала таять… Говорит, у нее где-то есть брат, если жив еще… Когда они, еще совсем дети, с родителями путешествовали на корабле куда-то, их захватили пираты… Взрослых утопили сразу же, а детей как рабов продали…
— Так, может быть, она свободнорожденная? — потрясенно спросил Каллист. — Можно же это доказать и освободить ее! — с воодушевлением добавил он.
— Как докажешь? — вздохнул Кесарий. — В суде нужны свидетели. Мой Трофим тоже — украденный ребенок, наверняка свободнорожденный. Я хотел доказать это в суде, да свидетелей нет, и родителей он не помнит, и его никто ребенком не помнит. Таких краденых детей увозят далеко, чтобы никто не узнал.
— Бедная… Такая красивая… и голос… Но тебе не кажется, что она близка к фтизе?[32] — спросил Каллист, но Кесарий не ответил. Лампадион смолкла. Каллист хотел еще что-то спросить, но рассказчик, выразительно посмотрев в его сторону, возгласил:
— Так! Эпидавр — место явлений Асклепия! Оттуда его священную змею передали в Афины, на Кос и в царственный Рим! Недаром поэт сказал:
«Привет тебе, Пэан-владыка, царь Трикки,
Обитель чья — и Эпидавр, и Кос милый!»[33]
— В Афинах его почитание ввел Софокл, который и удостоился его видения, и стал его жрецом, а в Рим он отправился, милостиво вняв мольбе посланцев, прибывших за ним на корабле, и в виде огромной змеи поднявшись на их корабль, — продолжал старец, полузакрыв глаза.
Каллист сладко зевнул, отпил из кубка и откинулся на ложе. Голос благообразного старца становился все более и более неразборчивым, сливаясь с шумом ночного ветра, пока не исчез совсем.
…Ветер затих. Высоко на цветущих ветках весело щебетали птицы. Перед Каллистом стоял старик в жреческом хитоне и льняных сандалиях — обувь из кожи убитых животных считалась нечистой, оскверняющей ритуальную чистоту храма. Человек говорил, поглаживая благородную седую бороду:
— Нет, я не могу тебя взять. Иди в другое место, пусть тебя примут там.
— Священнейший Иасон — мне некуда идти… Я же рассказал вам все! Неужели мне нельзя остаться здесь даже младшим помощником младшего жреца-асклепиада? Неужели Асклепий Пергамский…
— Ты дерзок, юноша. Ступай!
Каллист в отчаянии схватился за край безупречно белого хитона, но жрец брезгливо оттолкнул его.
— Если ты не понимаешь, я скажу тебе прямо. Я не собираюсь вызывать недовольство императора Констанция. Твой дядя сослан за государственное преступление, его имение конфисковано — зачем мне в асклепейоне врач с таким прошлым?
— Священнейший Иасон! Но дядя был осужден несправедливо! Он увлекался философией, читал божественного Плотина…
— …занимался теургией[34], чтил
