Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман
— Но вы же знали моего дядю! — простонал Каллист в отчаянии.
— Возьми себя в руки. Знал. Так что, мне тоже сдать имение в казну и ехать вслед за ним? Уезжай из Пергама как можно скорей.
— У меня нет ни гроша, я все истратил на дорогу сюда…
Лицо жреца Иасона мгновенно побагровело, бородавка на благородном крупном носу затряслась.
— А это уже кара богов за твое расточительство. Ты что, вздумал у меня денег клянчить?! Вон отсюда! К христианам иди клянчить!
Каллист пошатнулся, как пьяный, закрыл лицо руками и пошел назад, в цветущую весеннюю рощу храма Асклепия Пергамского[35]. Он шел долго, не разбирая пути, потом упал на землю. Ветер нес запах кипарисов и роз, что окружали внизу, в долине целебный источник. Туда спешили паломники по отделанной мрамором дороге, среди колонн, украшенных к празднику цветными тканями.
Он приподнялся на локте и вытер кровь из разбитой губы. Внезапная догадка осенила его, и он усмехнулся.
«Боишься осквернить асклепейон моим присутствием, Иасон? Ну подожди… Посмотрим, что ты будешь делать, если я и в самом деле оскверню его…»
Он снял с плеча запыленную дорожную сумку и, достав буковый пенал, вынул оттуда два хирургических ножа. Деловито потрогав лезвия, он выбрал один из них, а другой спрятал.
Теперь надо найти место, где его нескоро найдут… Надо, чтобы его тело увидели паломники — тогда слухи мгновенно распространятся по городу. А если его увидят, когда он будет еще жив, и успеют вытащить за пределы асклепейона?
Мысли стремительно неслись в голове Каллиста, словно охваченной бешеным суховеем из нубийской пустыни. Он поднял взор — сверху на него презрительно смотрел кто-то, с носом, поразительно похожим на нос главного жреца. На постаменте было написано — «Гален, врач, любимец Асклепия Сотера».
Он вдруг, совершенно не к месту, вспомнил, что Гален молился Асклепию, чтобы стать врачом, а не архитектором, как желал его отец, сам богатый и знатный архитектор. И Асклепий явился во сне отцу Галена и изрек, что его сын должен поступить на обучение жрецам Пергамского асклепейона — храма Асклепия. Но Иасону Асклепий не явился и не велел ему, чтобы тот принял в асклепейон нищего племянника сосланного философа Феоктиста…
Асклепий тоже был неподалеку. Он стоял, обнажая правую половину торса в величественном жесте. Его плащ опадал на постамент легкими, невесомыми складками, у ног сидел верный пес, а верный уж обвивал дорожный посох бога — целителя и странника. Печально глядел он на Каллиста — он не мог ничем помочь молодому вифинцу и только опирался на свой посох с поперечной перекладиной наверху.
Не может и Асклепий помочь… Человеческая злоба сильнее благости вознесенного Асклепия, сына бога. Рядом с этой статуей Каллист молился вчера. Здесь же он и убьет себя — кровь от мрамора будет долго не отчистить. Главное — чтобы правильно перерезать жилы, так, чтобы никто не успел перевязать, даже если и заметят, и не успели вытащить за ограду. А лучше — в место для смертельного удара, что зовется сфагэ[36], и расположено на шее, куда поднимается полая вена, пройдя диафрагму, вступив в сердце, и поднявшись из него к шее.
Он посмотрел — до ограды было далеко. Рядом как раз проходит аллея для паломников. Рано или поздно сегодня на ней кто-нибудь покажется. Его заметят. Асклепейон будет осквернен.
Он решил привязать себя к статуе — чтобы его подольше не могли освободить и выбросить прочь, пока он еще будет жив.
«В асклепейоне нельзя умирать!» — цедил он себе под нос, прикручивая веревку к посоху Асклепия. — «А обманывать и предавать друзей можно? Да, Иасон?»
Вдруг до него донесся разговор — кто-то шел по аллее.
«Ни раньше, ни позже!» — раздраженно подумал он.
— Вот уж спасибо тебе, сынок, — дребезжал голос. — Вот уж спасибо! Увидела я свет великого Феба! Да у тебя в руке, воистину, его крот подох! Ты уж возьми, возьми петушка-то! Не гнушайся! Мы с дедом небогатые, но петуха-то, петуха Асклепию Спасителю позволить можем!
— Ты, бабушка, отдай петуха-то бедным. Пусть похлебку сварят, — раздался молодой веселый голос.
— Ах ты, сынок! Как можно! Бедным! Скажешь тоже! Асклепию надо петуха в жертву, а не бедным в похлебку! Не кощунствуй!
— Бедным нужнее, бабушка, а мне и Асклепию петух ни к чему. Иди с миром, я тороплюсь очень.
— Сынок, ты вот послушай меня — я хоть и дура старая, как ты думаешь, но всегда Асклепию молилась, и петуха на все-все праздники приношу сюда. И когда слепнуть стала, всегда приносила, и по два петуха в год приносила. Только вот припаду к его статуе, зажмурю глазоньки да и молюсь, молюсь: «Батюшка Асклепий-Целитель, отец родной, дай здоровьичка! Дай моим глазонькам свет видеть! Прими петуха этого!». И Гигиейе, матери нашей милосердной, тоже завсегда лампаду возжигала. И не оставили, благодетели, тебя послали! Как ты ловко иголкой-то эту… как ты ее назвал… катаракту енту… Здешние врачи дорого за катаракту берут, а ты и петуха взять не хочешь.
— Да зачем мне петух, бабушка? Я уезжаю сегодня! — начал раздражаться ее собеседник.
— Асклепию в жертву! Чтобы дольше прожить, не болеть и большим человеком стать, может, ко двору к императору попадешь! Даром, что император христианин, наш батюшка Асклепий Пергамский все может! — хитро подмигнула бабка, всовывая корзину с петухом высокому молодому человеку в легком золотистом плаще.
— Да не буду я приносить петухов Асклепию, бабушка! Я христианин! — отмахнулся он от старухи.
— Что это ты, сынок, такое говоришь?! Ой, горе-то… Ой, нечестие какое… Ой, бедные твои родители… Что ж ты хулишь-то Асклепия Сотера? Вот увидишь, помянешь мое слово — покарает тебя Аполлон, отец его! Стрелу огненную пошлет в грудь! Он за сыночка своего знаешь, как стоит?
Она погрозила молодому врачу толстым
