Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

Войдя в гостиную, я от поразительного зрелища, открывшегося моему взору, застыла на месте. Там, окружённые по меньшей мере десятком слуг, стоявших полукругом, находились на руках у нянечки мои малышки. С выражением дерзкого триумфа на лице она ко мне подошла и сказала зловеще ровным голосом: "Вот, дети, и ваша дорогая мамочка. Поцелуйте её и ведите себя хорошо". С радостными возгласами хихикавшие дочери протянули ко мне свои пухлые ручки, и в следующую секунду я уже обнимала и осыпала их поцелуями.

"Мои крошки, мои золотенькие!" – воскликнула я, забыв о нянечке и всей молчаливой прислуге, которая нас окружала.

"Где наши подарки и игрушки?" – взволнованно спросила я, оборачиваясь к Мамусе и Папусе, но их лица были необычайно серьёзны.

"Сдерживайся, Тамара, и не показывай этим людям, что ты чувствуешь", – прошептала Мамуся по-английски, тогда как Папуся мрачно рассматривал нянечку и стоявшую позади неё толпу слуг. Под его пристальным и тяжёлым взглядом женщина почувствовала себя неуютно и вскоре с пылавшими щеками и опущенным взором отошла в сторону, оставив меня наедине с дочурками в центре зала, пока я доставала свои покупки, а двойняшки вскрикивали от восторга.

Внезапно прозвенел колокольчик и по ряду прислуги пробежал шелест. Затем нянечка заговорила. Она утратила свой надменный, победный вид, и её голос звучал бесстрастно и тихо.

"Извините, Ваше Сиятельство, – сказала она, на меня не глядя, – но этот звон означает, что детям пора идти наверх".

Растерянная, я обернулась к Мамусе с Папусей.

"А мне нельзя тоже пойти?" – прошептала я, но те покачали головами.

"Нет, Тамара, не сегодня. Мы должны поскорее вернуться в отель".

На щеках Мамуси вспыхнули два ярких пятна, а Папуся, как и раньше, серьёзный и невозмутимый, взял меня под руку.

В отчаянии, забыв обо всех этих наблюдавших за нами людях, я прижала к себе малышек, пока те не заверещали, отталкивая меня своими пухлыми ручками. И тут же нянечка, взяв тех на руки, покинула гостиную, сопровождаемая своей охраной.

Ослепшая от слёз и спотыкавшаяся, я цеплялась за руку Папуси, пока тот бережно помогал выйти из комнаты и сойти по лестнице к ожидавшему кэбу. К кэбу, который не уехал! Значит, они понимали, что я пробуду со своими детьми недолго, и потому его не отпустили!

В течение двух дней вестей от Агриппины Ивановны мы не получали, и хотя я пыталась увидеться с крошками, из этого ничего не вышло. Ответ всегда был одним и тем же: месье князя и мадам баронессы не было дома, и те не оставляли никаких указаний, чтобы к юным княжнам кого-то допускали – нет, даже их мать, мадам княгиню.

Тем временем Мамуся тоже наняла для меня адвоката, мэтра Будино́, и юридическим пурпарле́66 был дан ход.

Каждое утро я покидала отель и пыталась где-нибудь хоть мельком увидеть своих малышек, но те ни разу из дома Агриппины Ивановны не выходили и, очевидно, гуляли в её саду, который располагался в компактном внутреннем дворике, состоя из пары-тройки деревьев и кустов да небольшой лужайки с фонтаном посередине. В конце концов, отчаявшись, я решила устроить на пороге её дома сцену, но мэтр Будино́ умолял меня "сдержать свой материнский порыв" и "мудро выждать время".

"В этой ситуации нам нужно действовать с большой осторожностью и тактом, – сказал он, – и Вы ни в коем случае не должны давать им в руки ничего такого, что можно было бы истолковать превратно и позже использовать в суде против Вас".

Он был крайне обеспокоен, когда услышал, что я часами ходила взад-вперёд перед домом Агриппины Ивановны, а потом, сидя в парке напротив, беседовала с незнакомым мне молодым человеком, примостившимся на той же скамейке.

"Откуда Вам знать, что за Вами не шпионят?" – встревоженно воскликнул он. Затем, понизив голос, продолжил: "Если они узнают, что Вы по-дружески общались с молодым человеком, то обвинят Вас Бог знает в чём, заявив, что Вы не способны заботиться о своих маленьких дочерях. О, мадам, я умоляю Вас, будьте ж, насколько это возможно, осмотрительны и благоразумны, коль Вы хотите одержать блестящую победу".

Итак, повинуясь ему, с тех пор я с Мамусей и Папусей не расставалась.

Прошло ещё несколько дней, и у меня возникло странное ощущение, что время остановилось. Оно будто превратилось в зловеще нависшую над нами тёмную тучу.

И тут ударила молния.

Было, наверное, около часа ночи, и я, как обычно, ворочалась с боку на бок и пыталась заснуть, когда вдруг резко и протяжно зазвонил телефон. Вскочив, я к нему бросилась и сняла трубку. На моё взволнованное "Алло" ответил Алексей.

"Тамара, – произнёс он, и его голос звучал непривычно мрачно, – мы хотим, чтобы ты приехала к нам домой побыстрее, как только сможешь".

"Но почему? Что случилось? Дети?" – ахнула я.

"Маленькая Мара больна, очень больна".

"Но почему ты не сообщил мне об этом раньше? Что за болезнь?"

Мои колени так дрожали, что я едва могла стоять.

"Это дифтерия. Она заболела позавчера, но врач решил, что это всего лишь сильная простуда, и прописал постельный режим. Сегодня вечером ей внезапно стало намного хуже, и он установил причину. Он сделал всё, что было необходимо, и мы должны надеяться на лучшее. Мы разлучили её с Алекой, у которой пока всё в порядке. Приезжай немедленно и захвати кое-что из вещей; я хочу, чтобы ты здесь осталась".

Не слушая дальше, я кинула трубку и бросилась одеваться.

"Дифтерия, это дифтерия, Папуся", – успела я выдохнуть, когда он вошёл в комнату, в то время как Мамуся молча помогала мне собираться.

Через несколько минут мы втроём уже сидели в кэбе, стремительно мчавшемся к дому Агриппины Ивановны. Когда мы подъехали, там светились все окна и входная дверь была распахнута настежь. Не тратя ни секунды на то, чтобы с кем-то заговорить, я взбежала, перепрыгивая через две ступеньки, по лестнице и понеслась по коридору в детскую, находившуюся, как я знала, рядом с той комнатой, которую я занимала во время свадьбы Агриппины Ивановны.

Резко распахнув дверь, я увидела две белые кроватки с мягкой, закреплённой по бокам светлой сеткой, чтобы малышки случайно оттуда не выпали. На столике между кроватками горел голубой ночник. В его тусклом свете я различила несколько фигур, что склонились над одной из кроваток. И в ней лежала моя Тёмненькая, Мара, а вторая кроватка была пуста. В комнате