Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина
В свете свечей его седая борода и распущенные белоснежные волосы сияли, как серебряная пряжа, а на губах играла нежная улыбка, придававшая его прекрасному старому лику выражение довольства и умиротворения.
Люди всё шли и шли, и в тишине были слышны шарканье их ног, глубокие вздохи и тихое бормотание.
Вокруг Дедуси росли кучи цветов, и из-за них казалось, что тот лежал посреди фантастической красоты сада.
"Словно в раю", – пробормотал кто-то рядом со мной, когда я вновь подошла, чтобы поцеловать его в лоб и нежно погладить по серебристой гриве.
Склонившись над ним, я вздрогнула. Так как там, прямо на покрывале из золотой парчи, укрывавшем его ноги, лежал маленький пучок веток и листьев – цыганский паттеран. По моему телу пробежал холодок. Значит, они тоже здесь были! Невидимые, незаметные в толпе крестьян, они пришли отдать последние почести одному из своего клана. Ох, как же я их любила в этот миг, любила так же, как он, – странных, смуглых, преданных людей, в жилах которых текла его и моя кровь!
Я должна была их найти, и встретиться, и сказать им, как сильно я их любила и что они были моими, а я – их. Ничто, ничто на свете не смогло бы разорвать эту связь! Напротив, с течением времени она становилась бы всё сильнее и сильнее, пока я сама не упокоилась бы, как Дедуся, на смертном одре и у моих ног не лежал бы паттеран.
Отойдя от Дедуси, я стала их искать, однако, хотя и обежала всё вокруг, а потом часами наблюдала за Дедусиным ложем в надежде увидеть, как кто-то из них опять пройдёт мимо, я так и не смогла никого найти. Они пришли и ушли столь же таинственно, как всегда, и никто, кроме Папуси, Ваньки, Таньки и меня, так и не узнал, что в толпе были цыгане.
Дедусю похоронили под горой цветов в фамильном склепе. Позже на их месте нами планировалось установить мраморный памятник, представлявший собой косматого спящего льва.
Когда всё завершилось и ушёл последний скорбевший, я с семьёй в просторном старом ландо, которое всегда пахло мышами, поехала домой. На обратном пути я рассказала им о своём решении расстаться с Алексеем и навсегда вернуться с детьми в Стронское. При сём известии их заплаканные лица просветлели и любящие руки обняли меня со всех сторон.
"Наконец-то, Тамара!" – завопили они, а Мама, вытирая от слёз глаза, прошептала: "Слава Богу!"
Несмотря на то, что мы были убиты горем из-за смерти Дедуси, семья вновь воссоединялась.
Но когда мы приехали домой, мне была вручена телеграмма. Думая, что речь в ней шла о детях, я её вскрыла, а вся семья стояла рядом и смотрела.
"Хочется верить, что новости хорошие", – услышала я слова Таньки.
Однако, пока мои глаза бежали по строчкам, я не могла поверить в то, что читала:
МЫ С АЛЕКСЕЕМ И ДЕТЬМИ ОТБЫЛИ В ПАРИЖ.
НАМЕРЕВАЮСЬ ОСТАВИТЬ ИХ У СЕБЯ ДО ТЕХ ПОР,
ПОКА ВСЁ НЕ БУДЕТ УЛАЖЕНО ЮРИДИЧЕСКИ.
НЯНЯ УЖЕ НА ПУТИ В СТРОНСКОЕ.
РАССКАЖЕТ ВАМ ВСЕ ДЕТАЛИ.
БАРОНЕССА АГРИППИНА ДЕ МУТО.
С криком ужаса я сунула телеграмму в руки Мамуси.
"Тамара, Тамарочка … о, бедная наша душенька … какой ужас … это же преступление … Я убью эту женщину … Ох, тебе не следовало их с ней оставлять", – слышала я со всех сторон, тогда как голос Папуси перекрывал весь шум: "Разве я не говорил вам, что эта женщина – дьявол?"
"Доктор Руковский, о, где же Доктор?" – закричали они, и в следующую секунду он уже был рядом, крепко держа меня в своих объятиях, укачивая и говоря своим успокаивающим голосом.
"Всё будет хорошо, Тамара, душенька, но сейчас немедленно возьми себя в руки. Ни за что вот так не сдавайся. У тебя слишком много важных дел. Ты должна сразу же последовать за ними в Париж, как только вернётся Няня и расскажет нам, что произошло".
В Париж – сразу же! Да, да, разумеется, именно это я и обязана сделать. Сразу же, немедленно, сию же минуту …
"Я поеду с тобой", – всхлипнула Мамуся.
"И я", – прорычал Папуся.
"И я", "И я", – крикнули в один голос Ванька и Танька.
"Мы все о тебе позаботимся и проследим, чтобы ты вернула своих малышек, – заверили они меня. – В наше время не крадут детей вот так, средь бела дня. Должен быть закон, который это запрещает".
Но когда мы все чуточку успокоились, было принято решение, что поедут лишь Мамуся с Папусей, так как Ванька должен был вернуться в свой полк, а Танька с Борисом – к маленькому Ванюхе.
Ближе к вечеру появилась Няня, измождённая и неистовая, с седыми волосами, разметавшимися по опухшему, заплаканному лицу.
"Ох, Няня, Няня, что случилось? Расскажи скорее", – бросаясь к ней, закричала я.
И, горько рыдая, она поведала свою трагическую историю.
"Как только ты уехала, – сказала она, – Агриппина Ивановна, твой муж и Курт Шмидт достаточно долго совещались за закрытыми дверями. Затем же была в спешке отправлена телеграмма, но я тогда не знала кому. Всё, что я знала, – на телеграф был послан конюх с секретным сообщением. Позже стало ясно, что телеграмма предназначалась бывшей нянечке – той, которую ты однажды ночью вышвырнула из своего дома в Красном Селе. На следующий день та прибыла, и мне было приказано немедленно паковать вещи. Когда я отказалась, они пригрозили мне полицией и даже послали за сельским урядником, который стоял рядом, пока я собирала свой багаж. Затем меня отвезли к поезду и выдали билет до Стронского. Вот и всё, что я знаю".
Она даже не знала, что стоило ей уехать, как они сразу отправились в Париж – никто ей об этом не сообщил.
"Боже мой, что ж за женщина эта Агриппина!" – стонала Мамуся, а Папуся топал ногами и в ярости кричал, что никому не позволено так поступать с его дочерью. Он собирался на Алексея и неё натравить всех юристов страны, даже если бы это стоило ему всего состояния и Стронского в придачу!
В тот же вечер мы все отправились в Петербург, откуда, лишь только появилась бы возможность, Мамуся, Папуся и я намеревались выдвинуться в Париж. Предстояло ещё многое сделать с паспортами и визами. Но наконец всё было улажено, и мы сели в "Северный экспресс", а Ванька с Танькой провожали нас на вокзале.
Когда состав тронулся, они побежали с ним рядом, посылая воздушные поцелуи, совершая в
