Тиран Рима - Саймон Скэрроу

Катон откашлялся.

- И что же вы предлагаете, господин?

- В сенате уже есть люди, которые обсуждают это… и рассматривают варианты, скажем так. Если до них дойдёт. Конечно, все надеются, что Нерон одумается и позволит сенату выполнять свои обязанности без вмешательства своих прихвостней или самого себя, - усмехнулся он. - Всё упирается в равновесие власти. Думаю, умный человек вроде тебя это прекрасно понимает.

- Не знаю, господин, - ответил Катон. - Я солдат, а не политикан.

- Ах, если бы всё было так просто, - усмехнулся Веспасиан. - Чем выше поднимаешься по службе, тем глубже увязаешь в политике. Никто не уходит от этого, и ты – не исключение, Катон. Но вижу, тебе вся эта болтовня неприятна. Прости. Я приехал не для того, чтобы тревожить тебя, а лишь чтобы обрисовать, как обстоят дела. И, разумеется, повидать старого товарища по оружию.

Он осушил кубок до дна и, морщась, поднялся, потирая поясницу.

- Эх, дожил до того возраста, когда слишком много отдыха утомляет не меньше, чем слишком много марш-бросков, - хмыкнул он. - Ну, мне пора. Благодарю за радушный приём, Катон. Надеюсь, как-нибудь поговорим спокойно и без спешки. Может, заглянешь ко мне на ужин, в Риме?

- Для меня это будет честью, - ответил Катон.

- Вот и прекрасно, - вдруг расплылся в улыбке Веспасиан. - Фурии небесные, рад был снова тебя видеть...

Катон проводил гостя через дом и задержался в портике, глядя, как Веспасиан выезжает за ворота и направляет коня вдоль обсаженной тополями аллеи.

- Чего он хотел? - раздался за спиной мягкий голос Клавдии, вышедшей из тени атриума. - Что он тебе сказал?

Катон помедлил, прежде чем ответить.

- Если я не ошибаюсь… он приглядывался ко мне. Хотел понять, готов ли я присоединиться к заговору против императора.

******

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Внешний двор императорского дворца был битком набит знатью, провинциалами и просителями, надеявшимися удостоиться чести поприветствовать самого императора. С ними вперемешку толклись обычные для таких случаев философы, актёры, историки и щеголеватые юнцы, напыщенные петушки, старающиеся впечатлить друг друга и при этом привлечь внимание какого-нибудь толстого кошелька. По периметру находились преторианцы: одни разгуливали среди толпы, другие стояли у внешних и внутренних ворот, ведущих в приёмную, где проходили аудиенции у императора. Белоснежные туники они сменили на доспехи – в этот день стража выглядела по-боевому, со щитами и копьями помимо мечей. Командир их, Бурр, всё ещё помнил недавнюю вспышку насилия, и эта демонстрация силы была недвусмысленным предупреждением: не стоит даже думать о покушении на цезаря.

Катон провёл ночь у себя, на Виминале, где поужинал с Макроном и Петронеллой. За столом вспомнили тот день, когда устроили массовую казнь рабов. Было видно, что Петронелла пережила это тяжело. Даже Макрон, повидавший достаточно трупов на поле боя, выглядел потрясённым.

- Одно дело, когда убиваешь врага в бою, парень, - проворчал он. - Даже казнь преступников и пленных оставляет осадок. Но вырезать сотни безоружных, невинных рабов... детей?.. Это уже мерзость.

- Мерзость – мягко сказано, - ответил Катон. - Это ошибка. Нерон, или кто там дёргает его за ниточки, сам загоняет клин между собой и народом. Рим – место, где бунт зреет даже в лучшие времена. Что уж говорить, когда тысячи людей живут, как крысы, в лачугах за стенами. А в такую жару… город словно бочка со смолой, и не стоит подносить к ней факел.

- Тогда смотри, что болтаешь, - предупредил Макрон. - Про Британию тебя, наверняка, спросят. Не вздумай трепаться, что мы там едва не схлопотали поражение или что едва держим племена в узде. Такие слухи разлетаются быстро. А если Нерон с советниками решат проучить «паникёров», то первым пальцем ткнут в тебя. Знаешь, чем это закончится.

И он провёл большим пальцем по горлу.

Катон оглядел внешний двор, пока взгляд не зацепился за писца, который тщательно заносил в табличку имена тех, кто надеялся прорваться на аудиенцию к императору и изложить своё прошение лично. Когда Катон подошёл ближе, писец слушал какого-то тучного типа в синей тунике, тот тараторил, размахивая короткими пальцами. У него был маленький, постоянно шевелящийся рот на фоне отвислых щёк, а жидкие белёсые волосы, зачёсанные на макушку, держались на месте благодаря зловонному, прогорклому маслу. Толстяк сжал большой и указательный пальцы в колечко и жестикулировал с жаром, будто от этого зависела судьба Рима.

- Я владелец лучших домов в городе! - выпалил он. - Все говорят – лучших! А кое-какие подлецы пустили слух, будто мои здания опасны! Ложь! Клевета! Я хочу, чтобы император сам с ними разобрался. Передай ему, что Тит Горанген будет навек в долгу, если Нерон восстановит справедливость.

Писец лениво сделал пометку и поднял глаза.

- Горанген, говоришь?

- Верно.

- Хорошо. Я передам твое имя начальнику прошений. Если он сочтёт, что дело стоит внимания, тебя вызовут.

Горанген огляделся по сторонам, потом шагнул к писцу, заслоняя Катона, и сунул тому что-то в руку.

- Вот… маленький стимул для оценки «заслуг» моего дела, - пробормотал он, - и скажи своему начальнику, что этого добра ещё хватит.

Он повернулся, одарил Катона мутным, водянистым взглядом и, сопя, протиснулся к тени ближайшей колоннады.

Писарь быстро спрятал монеты и, словно ничего не случилось, обратился к Катону.

- Да, господин? Желаете подать прошение?

- Нет, - покачал головой Катон. - Я недавно вернулся из Британии. Командовал Восьмой вспомогательной когортой. Прибыл в императорский дворец, как положено, доложить о возвращении.

- Понимаю. Ваше имя, господин?

- Квинт Лициний Катон, - ответил тот и поднял руку, показывая всадническое кольцо как доказательство своего статуса.

- В таком случае, прошу за мной, господин, - сказал писец и повёл Катона к отряду преторианцев, стоявших у входа в зал. У дверей он жестом велел ему подождать и скрылся внутри.

Гражданские, стоявшие поблизости, бросали на Катона любопытные взгляды, пытаясь понять, кто он такой, что его пропускают без очереди. На вид в нём не было ничего особенного: простая красная тога поверх льняной туники, на ногах – старые армейские калиги, в которых он давно уже чувствовал себя как дома. Лёгкие шрамы на лице выдавали в нём солдата, но не говорили, какого он звания. Разве что внимательный глаз заметил бы на его руке всадническое кольцо – знак человека не из последних, не меньше центуриона.

Служащий