Лахайнский полдень - Алексей Анисимов
Рэн не сразу решился оставить ресторан дяди. Тот, человек опытный и непреклонный, умело давил на чувство долга племянника, напоминая, что «бизнес держится на семье и преданности». Рэн колебался: сердце было с другом, но руки еще служили дяде. Хотя он искренне поддерживал идеи Асахи, но оставался на прежней кухне, заглядывая в «Аомацу суси» лишь в редкие свободные часы – пока больше как друг, чем как партнер.
Мест для гостей в небольшом зале в самом начале насчитывалось всего шестнадцать. Высокие стулья выстроились вдоль барной стойки, расходящейся от центрального входа, словно два луча из легенды. Раздвижные деревянные двери в классическом японском стиле встречали посетителей строгой простотой. Над ними на сквозняке легко колыхались традиционные короткие шторы с иероглифами названия «Аомацу суси». С улицы, даже при распахнутых дверях, внутренняя жизнь бара оставалась скрытой: взгляд останавливался на ткани, а чтобы войти, нужно было слегка склонить голову, отдавая дань уважения месту.
Со временем Асахи выстроил освещение в зале так же тщательно, как оттачивал движения ножом. Каждое место за стойкой освещал мягкий луч лампы, низко свисающей над столешницей, – так свет ложился на тарелку и руки, но не резал глаза. В центре, между расходящимися лучами стойки, сиял большой подвесной светильник, озаряющий широкий деревянный стол, на котором Асахи разделывал рыбу прямо на глазах у гостей. С ростом популярности, вдоль стен появились небольшие столики, но, словно лучшие места в театре, стулья за барной стойкой оставались самыми желанными – именно там можно было увидеть всё, от первого движения ножа до последнего штриха в подаче.
Здесь была продумана каждая деталь: сияние клинка, ритм, появление блюда. По замыслу Асахи, это должно было создать впечатление не трапезы, а церемонии. Но не это сделало бар особенным для гостей. В том, что «Аомацу суси» добился ошеломляющего успеха в квартале, где каждый день рождались и умирали десятки баров и ресторанов, не было простой случайности. По мнению большинства, в судьбу вмешались ками. Но были ли это светлые божества или коварные духи, сказать никто не мог.
Как-то ночью, усталый после напряженной работы в баре, Асахи добрался до дома, в соседний, по токийским меркам, район Одзи, где он по-прежнему снимал комнату. Хозяйка привыкла к ночному графику квартиранта и встречала в любое время, если вдруг требовалась ее помощь. Поэтому, услышав, как открылась дверь, она вышла из своей комнаты.
– Звонил какой-то очень вежливый и печальный мужчина, – сказала она негромко. – Просил, чтобы вы связались с ним в любое время.
С этими словами она протянула лист бумаги, на котором было написано имя: Йокой Кимитакэ.
Младший брат Токиари не появлялся в жизни Асахи с тех пор, как тот покинул Кумамото и переехал в Токио. Едва обосновавшись в Одзи, Асахи позвонил ему и оставил номер домашнего телефона «на всякий случай», если тот вдруг захочет выйти на связь. Но за все годы, пока он обустраивался в столице и ночи напролет вкалывал на рынке Цукидзи, случай так и не наступил. Тем страннее выглядел внезапный звонок и просьба перезвонить в любое время. В его голосе хозяйка услышала что-то, что назвала «печалью». Для Асахи это прозвучало скорее как скрытая мольба о помощи. Поэтому он не стал ждать до утра. Поднялся в комнату за записной книжкой, быстро перелистал страницы и набрал номер. Гудков не услышал: трубку сняли мгновенно, будто на другом конце провода ждали именно его.
– Добрый вечер, Кимитакэ-сан, – поздоровался Асахи, услышав знакомый голос, тревожно произнесший в трубку: «Моси, моси!»17
– Асахи-сан! – в голосе Кимитакэ прозвучало облегчение. – Как хорошо, что вы перезвонили. Я ждал этого звонка весь день.
– Что случилось? – насторожился Асахи.
– Пока ничего, – брат Токиари выдохнул, словно сбрасывал груз. – Но… Вы знаете Кабуки в Токио?
Асахи хотел было уточнить, идет ли речь о квартале или театре, но Кимитакэ опередил его:
– Завтра вечером я буду в главном театре кабуки. Это на Гиндзе. Приходите. – Он помолчал, затем доверительным тоном продолжил: – Мне очень нужно с вами увидеться.
Асахи медленно положил трубку. В комнате стало тихо, но в этой тишине словно задержалось глухое эхо голоса Кимитакэ. Оно не растворялось, а витало в воздухе, как запах дождя перед бурей. Завтра предстояло что-то важное – он это чувствовал, хотя не мог объяснить почему.
Глава 4
На следующий день, уговорив Рэна поработать за него в баре несколько часов, Асахи поспешил на улицу Гиндза. Кабуки, а точнее Кабукидза – основной театр кабуки, располагался в сердце Гиндза в красивом здании, фасад которого воссоздавал облик деревянного особняка столетней давности – белые стены и темные резные детали, словно сошедшие с гравюр эпохи Эдо. Оно казалось застывшим во времени, словно изящный дворец могущественного даймё. И в этом была доля правды: театр возвели на земле, где в древности находилась токийская резиденция одного из кланов провинции Кумамото – той самой, откуда был родом Учитель.
Около парадного входа Асахи замедлил шаг. За тяжелыми створками слышались глухие удары барабанов и тянущиеся, как шелк, голоса актеров – спектакль шел полным ходом. Из проема пахнуло деревом и гримом. Он не знал, куда идти, но тут одна из дверей приоткрылась, и на пороге появился Кимитакэ. Он быстро поклонился и взглядом пригласил войти.
– Сейчас идет спектакль, – прошептал он почти на бегу, увлекая Асахи в полумрак коридора. – А сразу после —награждение лучших актеров года. Я в попечительском совете театра, представляю одну из крупнейших национальных корпораций. И вообще… – он едва заметно усмехнулся, – считается, что я неплохо разбираюсь в искусстве кабуки.
Кимитакэ говорил быстро, как человек, которому важно заполнить пространство словами. В его тоне слышалась не просто спешка – тонкая, нервная дрожь, будто за каждым предложением пряталось то, что он собирался, но пока не решился произнести вслух.
Они пересекли просторный холл, оставив за спиной зрительный зал, и начали спускаться по узким лестницам, ведущим глубоко в подвал. Звуки сцены стихли, и остался только мягкий запах дерева. Кимитакэ уверенно распахнул резную дверь, и за ней открылась небольшая комната с татами, теплым светом и тонким ароматом чайных листьев.
В центре стоял низкий столик с чайником и двумя чашками. Асахи снял обувь и ступил на мягкие соломенные маты. Они сели друг напротив друга, и Кимитакэ, словно по давно заведенному ритуалу, аккуратно разлил чай, не прерывая свой рассказ:
– Знаете, театр
